Чужое оружие (Справедливость - мое ремесло - 4)

- Хотя бы приблизительно, - настаивал Бреус. - Иначе какое же у вас алиби?

- Не враз она прибежала, это точно, - наконец произнес Микола, вспомнив, как ему не терпелось получить желанную бутылку, и одновременно надеясь, что таким ответом он избавит себя от новых вопросов.

- Ну полчаса или больше?

- Не припомню, ей-богу!

- Минут пятнадцать - двадцать?

- Вполне. А может, и меньше.

- А с какой стороны она появилась? - продолжал допрос капитан, поглядывая на молчавшего Коваля.

Гоглюватый пожал плечами:

- Не углядел.

- Может, от речки?

- Чего не знаю, того не знаю, - упрямо ответил Микола.

- Что же она вам дала?

- Водку, чего же еще?

- Не самогон?

- Говорю же, "Московскую"...

- И вы ушли, а Кульбачка осталась дома?

- Точно, осталась.

- И этой ночью вы больше ее не видели?

- Нет. Я пошел к Андрею, хотел его на улицу вытащить...

Дальнейшие приключения Гоглюватого с бутылкой, которую он выпил, после чего свалился на землю, Коваля и Бреуса не интересовали.

- Что вы знаете об убийстве Марии Чепиковой и Петра Лагуты? - спросил подполковник.

Микола опять пожал плечами:

- Не помню, как и заснул. Проспал до утра как мертвый. Откуда мне знать?

- Скажите, Микола Павлович, - продолжал Коваль, - вы слышали один или два выстрела?

- Дважды стрельнуло.

- Какой же был интервал между ними?

- Кто ж его знает, - почесал затылок Микола.

- А все же?

- Не очень долго. Может, минута, а может, две...

- Значит, не сразу, один за другим?

- Вроде не сразу... Я еще подумал, когда первый раз бахнуло: "Кто-то рыбу глушит!" Пока сообразил, что это из пистолета или винтовки стреляют, а тут и второй раздался...

- Хорошо, вы свободны, - сказал Коваль.

Микола вскочил, даже не вскочил, а будто слетел со стула и, довольный, что его отпустили и что он не рассказал о подозрительном свертке под мышкой у Ганны, мигом исчез из кабинета.

Когда дверь закрылась, капитан Бреус медленно произнес:

- Видите, что получается, товарищ подполковник: одно к другому - и ключ, и следы туфель в хате у Лагуты, и алиби у нее сомнительное, и все другое. Удивительное, очень удивительное стечение...

- Возможно, вы правы, - ответил Коваль.

Для других версий, кроме признанной в райотделе, ни у кого еще не было достаточных оснований.

Единственная версия: убийца - ревнивый муж Иван Чепиков, имела много доводов, и Коваль мог вполне с ней согласиться. Было соблазнительно считать ее окончательной: есть и упрямые факты, неопровержимые доказательства, и нет каких-либо других, в такой же мере правдоподобных версий, а тут еще стремление побыстрее выполнить задание.

Но Коваль не был бы Ковалем, поддайся он соблазну и откажись от возможности еще и еще раз проверить имеющиеся предположения и догадки в таком деле, как убийство. Он не был до конца уверен, что существующая версия единственно возможная, и допускал ее ошибочность. Как и то, что любая новая, на первый взгляд ошибочная, версия может внезапно отбросить все предшествующие и стать истинной.

Коваль любил соревнование версий. Таков был его метод, помогавший, когда доказательства еще скрыты, но он уже чувствовал, что они существуют и что он уже подошел к ним вплотную.

Знал он также и то, что стоит неожиданно натолкнуться хотя бы на одно звено в цепи подлинного события, вытащить на свет хотя бы одно доказательство действительной версии, как тут же откроется целая россыпь подтверждений - и и с т и н а не заставит себя ждать.

Так, правда, случалось редко, лишь когда ему, словно золотоискателю, удавалось угодить на настоящую жилу. Бывало, что за случайным проблеском не появлялось ни второго, ни третьего доказательства, и единственная крупица золота вела его к пустой породе. И тогда приходилось снова искать, запасаясь терпением.

VI

Коваль разрешил конвоиру идти, потом кивнул Ганне Кульбачке:

- Садитесь.

Она присела на стул; весь ее вид - опущенные плечи, застывшие на коленях руки, отсутствующий взгляд - свидетельствовал, что покорилась судьбе и готова нести свой крест.

Какое-то время молчали.

Дмитрий Иванович любил начинать допрос с такой паузы. Что ни говори, а это был не пустой разговор, шло сложное противоборство, в котором Ковалю нужно было находить зерна истины, в то время как подозреваемый все больше старался припрятать их. Подполковник использовал слабые места в обороне противника. Наибольшее воздействие на подозреваемого оказывало неожиданное, непонятное ему поведение допрашивающего.

Если у допрашиваемого был довольно ограниченный и хорошо известный Ковалю набор стереотипов поведения, завершавшийся молчанием, то молчание дознавателя для подследственного уже было неожиданностью. Таким способом Дмитрий Иванович вызывал смятение в душе подозреваемого, увеличивал тревогу, ослаблял сопротивление.

Сейчас, не глядя на Кульбачку, словно ее и не было в комнате, он сидел неподвижно, как бы размышляя о чем-то своем, и, когда на какую-то секунду обращал на нее свой взгляд, лицо его мрачнело и морщины на лбу становились глубже. Ему как будто было неприятно и тяжело допрашивать эту женщину.