Чужое сердце

Я, конечно, плохо разбирался в тюремной политике, но границу между паранойей Шэя и истиной провести было затруднительно. Ввиду судебного иска и шумихи в СМИ Шэй удостоился особого внимания среди арестантов; возможно, простые заключенные заимели на него зуб.

За спиной у меня прошел облаченный в бронежилет офицер Смит. Он нес метлу и моющие средства: арестанты должны были раз в неделю убирать у себя в камерах. Уборка контролировалась на каждом этапе. Когда заключенный возвращался со спортплощадки, в камере его уже ожидали все необходимые принадлежности. Надзиратель не отходил на ни шаг: здесь даже стеклоочиститель мог стать опасным оружием. Смит открыл пустую камеру, поставил на пол флаконы, рулон ткани и метлу, после чего прошел к дальнему концу яруса – забрать новичка со спортплощадки.

– Я поговорю с начальником тюрьмы. Тебя защитят, обещаю, – сказал я Шэю, и мои слова, похоже, немного его успокоили. – Кстати, – решил я сменить тему, – что ты любишь читать?

– Ты у нас кто, Опра Уинфри? Хочешь устроить заседание книжного клуба?

– Нет.

– Это хорошо, потому что Библию я не читаю.

– Это я знаю, – сказал я, ловя момент. – Но почему?

– Там сплошь враки. – Шэй безапелляционно махнул рукой.

– А то, что ты читаешь, – не враки?

– Я вообще не читаю, – ответил он. – Слова все смешиваются в одну кучу. Мне нужно целый год таращиться на страницу, чтобы понять, что там написано.

– «В человеке света сияет свет, – процитировал я. – И сияет он на весь мир».

Шэй замешкался.

– Ты тоже это видишь? – Он поднес руки к лицу и внимательно всмотрелся в кончики своих пальцев. – Свет из телевизора, который в меня вошел, никуда не делся, он продолжает гореть по ночам…

Я тяжело вздохнул.

– Это из Евангелия от Фомы.

– Нет, я уверен, что это из телевизора…

– Слова, Шэй. Слова, которые я только что произнес. Это выдержка из Евангелия, которое я прочел вчера ночью. Я обнаружил там очень много твоих высказываний.

Наши взгляды пересеклись.

– Чего только не бывает, – с неясной интонацией произнес он.

– Всякое бывает, – согласился я. – Затем я и пришел сюда.

– Затем мы все сюда и пришли, – уточнил Шэй.

«Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасет вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас». Это одно из изречений Иисуса в Евангелии от Фомы; это одна из первых фраз, произнесенных Шэем, когда он объяснял, почему хочет стать донором. Неужели все так просто? Неужели спасение не в смиренном приятии, как меня учили всю жизнь, а в деятельном поиске?

Возможно, мне нужно было читать молитвы на четках, причащаться и служить Господу. Возможно, отцу Мэгги нужно было встречаться с упрямыми прихожанами, которых не отвадило даже сожжение храма. Возможно, сама Мэгги должна была научиться видеть первым делом свои достоинства, а потом уже – недостатки.

Шэю же, возможно, нужно было отдать свое сердце – буквально и метафорически – матери, лишившейся сердца много лет назад по его вине.

Но опять-таки: Шэй Борн – убийца. Его фразы вертелись на месте, как щенки, норовящие догнать свой хвост. Он верил, что в его жилах текло нечто светящееся, потому что прошлой ночью его атаковал телевизор. Его изречения отдавали не мессианством, а элементарным сумасшествием.

– Тебе лучше уйти, – сказал Шэй и тут же отвлекся на шум открывшейся двери. Той двери, которая вела на спортплощадку. Офицер Смит завел нового заключенного на ярус I.

Это оказалась гора мускулов с вытатуированной на черепе свастикой. Волосы, отраставшие после бритья, покрывали ее, как мох. Дверь в его камеру закрыли, наручники сняли.

– Сам знаешь, что дальше, Салли, – сказал офицер. Он стоял у двери и наблюдал, как тот неохотно берет пульверизатор и моет раковину. Я слышал визг бумаги о металл.

– Отче, а вы вчера смотрели матч? – спросил Смит и, закатив глаза, обратился уже к Салли: – Что ты творишь? Не нужно подметать…

Но метла в руках Салли уже превратилась в смертоносное копье. Острый обломанный конец вонзился в горло офицера. Захлебываясь кровью, он схватился за шею. Глаза закатились… Смит, покачиваясь, побрел к камере Шэя. Когда он рухнул у моих ног, я закрыл рану ладонью и что было сил позвал на помощь.

Ярус будто ожил. Заключенные вопили, пытаясь выведать, что произошло, рядом как из-под земли вырос офицер Уитакер, который помог мне встать и занял мое место, пока другой надзиратель делал искусственное дыхание. Мимо меня пробежали еще четверо, в следующий миг уже брызжущие в лицо Салли перечным газом. Верещащего и брыкающегося, его потащили прочь с яруса, а тем временем прибыл первый попавшийся врач – им оказался психиатр, которого я часто видел в тюрьме. Однако офицер Смит уже не шевелился.

В поднявшейся суматохе меня, казалось, никто не замечал: ставки были слишком высоки. Отчаявшись нащупать пульс на шее Смита, психиатр отдернул липкую от крови руку. Он подержал запястье офицера и, покачав головой, объявил:

– Все.