Некоторое время я молча наблюдаю и думаю о том, сколько всего вынес этот ребенок. Мать говорит, что восстановление прошло довольно быстро, он не испытывал болей. Единственное мрачное воспоминание – это лекарства против отторжения тканей и серьезные почечные осложнения, которые со временем могли бы привести к отказу почек и вынудить его жить на постоянном диализе. Я улыбаюсь мальчугану. Оказывается, в моем сознании пересадки органов были уделом только изношенных органов взрослых больных. А ведь Марианна рассказывала мне о врожденных сердечных аномалиях у детей. Но эта реальность совершенно стерлась из моего мозга. Я присаживаюсь на корточки вровень с мальчиком: какая у него потрясающе открытая улыбка. Он счастлив – стоять вот так в теплом воздухе начинающегося лета, одну руку гелий тянет вверх, другая – цепляется за мать.
– Я – Шарлотта, а ты?
– Матье.
– Классные у тебя шарики, хочешь еще?
– Хочу, только придется держать меня, чтоб я не улетел.
– Честно, буду держать.
Потом я расстегиваю одну пуговицу своей блузки и показываю Матье то общее, что у нас есть, – тонкий шрам, как застежка-молния на сердце, – и спрашиваю:
– Знаешь, что это такое?
– Шрам – такой же, как у меня.
– Да. Это знак воинов.
– А когда будем отпускать шарики?
– Мы ждем, пока появится очень важная тетя, она будет приветствовать воинов, – тетя из правительства!
Я целую мальчика в лоб, секунду задерживаюсь губами, закрыв глаза. Хотела бы я принести ему счастье.
Я вскакиваю на ноги. Иду за шариками. Я тоже хочу шариков! Много! Хочу целый букет розовых шариков, чтобы стать легче, чтобы взлететь над Парижем в этом светозарном небе, как Мэри Поппинс, – вместе с Матье.
– Шарлотта?!
Меня окликает Марианна.