Чужое тело, или Паззл президента

Но самым странным было другое. Спал, не спал, почему не спал — инстинкту собственника на такие детали наплевать, у него своя логика. Самым в высшей степени неожиданным было то, что при мысли о Галине как-то сами собой перед его мысленным взором откуда-то появились ее загорелые грудки, упругая под его рукой теплая спина, смеющиеся глаза. И еще более невероятным было какое-то движение соков в его теле, и давным-давно забытая эрекция. Го-о-споди, это что ж выходит, что я возбуждаюсь при мысли о том, что моя жена изменяла мне с русой бородкой? То есть с самим мной? Голова его пошла кругом, и он прикрыл глаза. Только бы не рехнуться от изумления. Это было бы уж совсем обидно. А что, это, наверное, память тела покойника. У тела, выходит, своя память, не обязательно связанная с корой больших полушарий, разряженных, стертых сумасшедшим гением из Удельной… С головой эта память, выходит, не связана, а с членом у нее особая спецсвязь… Гм…

И когда через несколько минут все эти ощущения уже немножко улеглись и не казались уж такими фантастическими, он поймал себя на том, что не прочь… да что там не прочь, что мечтает обнять Галю, пробежаться пальцами сверху вниз по ее позвоночнику, который она будет выгибать при его прикосновениях, как кошка, спуститься вниз, к попке, которую он прижмет к себе, вдавливая в себя. Как возьмет ее на руки и как она ласково куснет его за шею. И как будет напряженно сжимать глаза, сидя на нем, а потом вдруг откинется, откроет их и посмотрит на него неожиданно посерьезневшим изучающим взглядом. Этого-то Петр Григорьевич Илларионов уж точно помнить не мог. Хотя бы потому, что не было этого никогда, а того, что не было, помнить невозможно. Всё это могло помнить только тело главного аналитика. А раз какая-то память тела оставалась, наверное, она одной Галей не ограничивалась. Наверное, и желудок скоро заявит о своих вкусах, и вкусы Петра Григорьевича начнут спорить с вкусами Евгения Викторовича. Один будет заказывать в ресторане свою любимую рыбу, другой — мясо…

Да-а, что угодно мог подумать Женя, точнее, Петр второй — и как будет он разговаривать с сотрудниками компании, когда те будут ревниво оценивать его, тянет ли он на новую должность, на которую Петр Григорьевич так неожиданно выбрал человека, которого еще вчера все в компании звали Женечка, и как ведет себя, не задрал ли сразу нос… Но чтобы возбуждаться при мысли о жене, этой «Г» в списке абонентов главного аналитика, которая явно изменяла ему с ним и потому, теперь уже ясно, так спокойно переносила половую неадекватность мужа — если уж быть честным с собой — это, согласитесь, уже и вообразить себе было трудно. Но у секса своя логика и свой кодекс, и давно забытые ощущения щекотали его… как это когда-то называли в старинных стихах? Ага, чресла… Да…

Вопрос теперь был в другом: рассказать об этом своему второму умирающему «я» он не сможет никогда, и уж тем более не сможет признаться, что мечтает о Гале. А это значило, что они уже начали расходиться в стороны и вовсе не представляли того единого целого, единого «я», которое чудилось им с самого начала. И вообще, может ли память о боли сравниться с самой болью? У него-то не только ничего не болит, тело — словно полный силы молодой жеребец, который бьет от нетерпения копытами и торжествующе-победно ржет. Может ли такой быть точной копией умирающего оригинала? Немудрено, что несмотря на общую память ему становится всё трудней и трудней чувствовать себя тем Петром Григорьевичем, которым был совсем недавно. Он вдруг вспомнил схему из какой-то книги, которую когда-то читал: как древний праматерик — кажется, ученые называют его Пангея — расплывается на несколько нынешних материков. Вот тебе и Пангея. Сидеть в кресле убитого ими человека и прикидывать, как он может обмануть свое второе «я» со своей же женой — от этого одного крыша поехать может. И поедет, скорее всего, и будет в этом некая высшая справедливость. Ведь давно сказано, что если боги хотят наказать человека — а боги-то знают, что наказывать их обоих есть за что — они лишают человека разума.

Весь этот фантастический клубок совершенно невероятных мыслей и чувств навалился на него таким пугающим грузом, что он и впрямь испугался — выдержит ли его бедная голова, и без того изрядно измученная событиями последних недель, всё это? Как вообще бороться с подступающим безумием? Спокойненько разложить по полочкам события и постараться, не торопясь, оценить их, классифицировать, приклеить к ним этикетки? Только не для этого случая. Наоборот, чем дольше будешь присматриваться к содержимому полочек, тем быстрее выскользнет из его черепной коробки вконец измученный и затюканный здравый смысл. Какие этикетки можно наклеить на простенький факт, что твоя жена изменяла тебе с тобой же? Всё это было так абсурдно, что он громко рассмеялся. И почувствовал, что чуть-чуть отполз от края пропасти, пока еще отделявшей его от психушки. Смех, оказывается, прекрасное средство от безумия…