Чужое

Он бережно прислонил гитару к оленьим рогам, торчавшим из стены у самого пола. Выглядело так, будто благородное животное живьем замуровали в стену. Сонечке показалось, что она слышит стук копыт, от стены пахнуло холодом, зимним таким холодом, навевавшим воспоминания о новом годе, о камине и чашке горячего малинового чая в бледных ладонях. Несомненно, это олень Санта Клауса, подумала Соня, олень, который не прижился в наших широтах, и его замуровали в стену, хотя, может, все было не так, может, здесь когда-то располагалась печная труба и олень полез в нее, но пришли строители, зловещие ублюдки в оранжевых жилетах и с глазами, красными как кровь или, к примеру, лепестки розы, и запихнули оленя и Санта Клауса вместе с ним в стену. Наш же Дед Мороз просто спился и умер от алкоголизма, потому что другой смерти для себя не смог придумать, такой менталитет. И теперь сотни и тысячи детей ждут подарка от Деда Мороза, но Дед Мороз скончался, и некому напомнить родителям, чтоб они купили чадам подарки.

Соня оттягивала момент встречи. Она медленно расшнуровывала кроссовки, принюхивалась к запахам, надеясь выцедить тот, который принадлежал ее любимому.

– Федька, – позвала она, разбивая тишину, – ты любил когда-нибудь?

– Да, – буркнул он, – вчера.

– Что – «вчера»?

– Вчера любил.

– Вчера?

– Она красивая была, – сказал Кролик. – У нее была вот такая жопа. Живет в англоязычном районе, ну том, что к востоку от печального дома.

– Жопа?

– Ну.

– А лицо? Наверное, у нее красивое одухотворенное лицо?

– Не знаю. Нет. Одухотворенное лицо было у моей матери, а у этой была жопа.

– Кролик, Кролик, – покачала головой Сонечка. – Шовинистический ты ублюдок. О женщинах нельзя так: тебя послушать, твоя любимая только из жопы и состоит! Как ты вообще мог здесь у нас очутиться, с такими представлениями о женщинах?

– Ну нет, конечно, не только из жопы она состояла, – смутился Кролик, ковыряя в носу. – Еще у нее уши были. Ничего так уши, в десяти местах проколоты. Она сказала, когда я ее любил, что каждая сережка означает христианскую заповедь.

– Любил?

– Ну да. Когда я любил ее, она укусила меня за мочку уха и сказала: «Ты, Кролик, любишь девушку, у которой какой-то педик украл сережку с заповедью «не люби».

– По-моему, эта заповедь называлась немножко по-другому, – сказала Сонечка, запихивая кроссовки под полку.

– А черт его знает, – сказал Кролик, усаживаясь на табурет у стены. Он закрыл глаза и немедленно захрапел, и во сне лицо у него разгладилось, стало живое, и из глаз его, словно бусины, покатились слезы. Впрочем, Соня уже не смотрела на Кролика, она медленно шла по прихожей, словно боялась спугнуть кого-то, а кривое зеркало на стене показывало ее злобного двойника из какой-то иной реальности. Двойник полз, прижимаясь изогнутым телом к кривому полу, вминался уродливыми губами в дорожку, втягивал ноздрями ядовитую пыль. Он пришел не к уродливому двойнику Кости, он пришел, истосковавшись по пыли и грязи этого дома, и Сонечка ненавидела его, своего двойника, за это.

Кухня

На кухне Семеныч курил коноплю. Он пристрастился к ней совсем недавно, и курил как-то неправильно, словно обычный табак, даже не затягиваясь, и выпускал дымные колечки к потолку. Колечки трансформировались в свастики, пятиконечные звезды и двуглавые орлы. Видно было, что Вадька ненавидит двуглавые орлы. Когда они появлялись, он напевал «Взвейтесь кострами синие ночи…» и хватался за серп, валявшийся на кухонном столе среди пустых бутылок из-под водки и пива.

– Что за хрень? – спросила Сонечка, закашливаясь.

– Где? – спросил Семеныч, с ненавистью глядя на колечко в форме доллара.

– Серп!

– Серп?

– Ну!

– Ты знаешь… серп меня мало интересует, – сказал Семеныч, нежно поглаживая острое лезвие, – меня больше интер-ресует, нос-понос, почему эта дымная хр-рень (верное слово ты подобрала, Соня!), скапливающаяся под потолком, называется колечками, хотя никакие это не колечки, а символы.

– Накурено тут у тебя, ужас, – проворчала Сонечка, усаживаясь на замасленный табурет. Семеныч чесал серпом изрядно полысевшую голову.

– Семеныч, – нежно позвала Соня. – Где Костик?

– Колечки – это зло в чистом виде, – сказал Семеныч. – Понимаешь, мир – это линия, охренительная такая линия, которая тянется из прошлого в будущее, и нет ей конца и края. Но если мир превратить в кольцо, выйдет что-то плохое, потому что пр-рошлое и будущее в какой-то точке совместятся и все наши ошибки, вся та хрень, которую мы вытворяли с ближними, будет повторяться снова и снова. Понимаешь?

– Нет, Семеныч. Семеныч, где Костя? И почему у вас такой бардак? Вы посуду хоть моете? Ты знаешь, что Кролик дрыхнет у дверей, как собака?

– Так вот, именно поэтому колечками называют любые дымные символы, даже, например, самодержавного двуглавого орла. Потому что есть в мире педики, которые мечтают вернуть монархию, этот проклятый человечеством строй, базирующийся на кр-рови и костях бедняков. Они, педики эти, хотят вернуть монархию, мечтают превратить мир в кольцо, чтобы монархия то исчезала, то снова появлялась, причем появлялась – чаще. Понимаешь?