Чужое

Шилов смотрел в иллюминатор и думал, что на Земле ему предстоит неслабая реабилитационная программа, что его станут мучить десятки психологов и ученых. Ему будут задавать вопросы, станут лечить, избавляя от последствия вторжения в его тело иноземного разума, и только через месяц или два он вернется в свой маленький домик в десяти километрах от Воронежа, на краю вековечного леса, выращенного генетиками ко дню стодвадцатилетия какой-то победы. Он будет рыбалить на берегу кристально-чистой речки, прочтет кучу бумажных книг, прислушиваясь краем уха к шуму дождя на улице, а если будет настроение, поболтает о том, о сем с домовым Афоней, который живет на чердаке. Меланхолик Афоня промолчит в ответ и продолжит как ни в чем не бывало вязать носки, а он будет говорить и говорить. Чаще всего он, наверное, будет упоминать Сонечку, и то, как благодаря чужаку выяснил, что любит ее. Он расскажет Афоне о том, что есть вера и есть бог. О том, что так и не понял: человек ли создал бога или бог – человека. Он будет говорить о многом, а потом, однажды, в передней зазвонит видеофон, и его вызовут в Управление. Там он встретится с Семенычем, Соней, Проненко и остальными, с месяц послоняется по коридорам Управления, а потом ему дадут новое задание.

Все это будет потом.

А сейчас – искусственный космос, стол и выключенный стереоэкран на нем, две койки на стенах, одна из которых аккуратно застелена, и шкаф, полный бумажных книг.

И чужие серые глаза, которые, кажется, отражаются в ненастоящем иллюминаторе.

– «Трагедия есть воспроизведение действия серьезного и законченного…» – пробормотал Шилов. – Кто это сказал, черт возьми? Не помню. Впрочем, ничего еще не кончено… отпуск, ёпт, что ли взять?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧУЖАЯ БАЗА

Посвящается Джеку, который хотя бы пытался убежать от Великана.

Глава первая

Начальник сказал ему:

– Эти сероглазые… моя головная боль. И не только моя. Откуда у них такие силы? После того случая на Калитке они активизировались. Сообщения приходят со всех уголков галактики. Они корежат наш мир, меняют сами основы мироздания. Понимаешь? Главное, мы не можем их понять. Что, как и зачем они делают. Не смей улыбаться! Это серьезно.

Шилов и не думал улыбаться. Он молчал.

– Шилов… Шилов, ты меня слышишь вообще? Мы должны их остановить. Ты и я. Больше некому. Военные слишком тупы, служба безопасности слишком рациональна. Только мы с тобой, Шилов. Только мы. Я – лучший специалист, ты – лучший дилетант. Что ты предлагаешь?

Шилов закрыл глаза и сказал:

– Дайте мне, пожалуйста, отпуск.

– Шилов, сволочь! Ты что, с ума сошел? Какой на хер отпуск!

Автобус трясся и подпрыгивал на ухабах. Шилову чудилось, словно автобус зависает над землею, и будто бы прорвав ткань пространства, ныряет в безвоздушную среду. Эти нырки вызывали в Шилове острую потребность сойти на ближайшей остановке, чтоб облегчить желудок, который и без того был отравлен дрянной космофлотской пищей. Остановок, однако, не предвиделось до самого конца пути.

Шилов сидел на заднем сидении, обитом потрескавшимся желтым кожзамом, а рядом сидели его коллеги по работе: веселый великан Семеныч в истерханных шортах и легкомысленной желто-зеленой безрукавке и программист Проненко, кислая физиономия которого одинаково паскудно действовала на пассажиров, как в лайнере, так и здесь, в туристическом автобусе. Пассажиры, завидев Проненко, сжимали губы в тонкую красную линию и старались отсесть или отойти подальше.

Троица держала на коленях одинаковые спортивные сумки, забитые всяческим барахлом, имеющим прямое или отдаленное отношение к нынешнему предприятию, то есть рыбалке. Все трое в этот ранний предрассветный час сидели, устало прислонившись к спинкам кресел, и лениво обметывали полными муки взглядами салон, который был заполнен примерно наполовину.

Конец сезона, думал Шилов, печальное время, осень, упадок туристического бизнеса, время, когда на первый взгляд все в порядке: крики детей на пляже еще слышны, но улицы уже пустынны и даже цыгане, промышлявшие торговлей безделушками, ушли неведомо куда, оставив после себя рассыпанные вдоль обочины перламутровые бусины. Шилов знал, что такое конец сезона, потому что родился и вырос в курортном городе.

Час назад они вышли из космопорта, совершенно разбитые после антиаллергенных уколов и проглоченных таблеток, всячески способствующих акклиматизации. В автобус заползли, таким образом, не люди, а креветки, лишенные подобия мысли. В таком, креветочном, состоянии они и пробыли всю поездку. Единственно, Семеныч пытался хохмить, чтобы развеселить товарищей, но те реагировали вяло, и Семеныч умолкал, роняя подбородок на грудь, похожий на орла, заточенного в клетке, а потом вздрагивал, просыпался и снова шутил. Шутил, увы, однообразно. Шилов с содроганием прислушивался к бурлению в желудке и невпопад кивал Семенычу. Проненко, придерживая рукой охотничью шляпу с пером, в ответ бухтел и ни слова из его бухтения понять было невозможно.