Чужого поля ягодка

На нитях серебряных, длинных и тонких,
Хрустальные звёзды свисают с небес…
Тихонько качает их ветер бессонный,
И звёзды печально звенят в фа-диез…
А может быть, в ре… Но, конечно, в миноре…
Летит, осыпается чудо-пыльца…
На плечи, на душу, на радость, на горе…
…Сегодня в опале, а завтра в фаворе…
…На судьбы, на мысли… ресницы… сердца…

Летит, осыпаясь, мерцающий звон…

И кто-то погублен…
А кто-то — спасён…

— Эй, Доллис! Это что такое ты сегодня поёшь? — всё-таки выкрикнул кто-то.

Доллис дёрнулась на выкрик, поправила микрофон на шее и низким вибрирующим голосом как-то приглушённо-яростно заявила:

— Если кто-то ещё не понял: сегодня не будет дурацких весёлых песен. Не нравится — выход вон там! Следующая песня называется — «Ностальгия»!

Народ в недоумении запереглядывался, но никто не ушёл. Доллис запрокинула голову и запела, закрыв глаза:

По ком душа моя грустит?
О ком печалится и плачет?
Кого за глупости простит,
Чтоб всю судьбу переиначить?

Из-за кого покоя нет

Ни в светлый день, ни лунной ночью?
Кто и загадка, и ответ,
Кто мне откликнуться не хочет?

Где та, единственная, дверь,

В каких веках, в каком пространстве,
Где я закончу счёт потерь,
Куда вернусь-таки из странствий?

Где будет всё, как быть должно —

Так мило, дорого, знакомо,
Где для меня горит окно,
Где я пойму, что вот я — дома.

«Это, скорей, про меня», — подумалось Миль, а Рольду она написала:

" Что такое с Доллис? Несчастная любовь?» — но Рольд только плечами пожал:

— Думаешь, это её стихи?

«Откуда мне знать? Это твоя стая. Но даже если стихи не её, выбор репертуара-то за ней…»

О качестве стихов можно было, конечно, спорить, но вот музыка всё искупала, не говоря уже об исполнении.

Следующая песня не нарушила тенденции — Доллис коротко объявила:

— «Знаки».

Испить из родника, склонив колени,
И встретить взгляд чужого отраженья,
И только через миг узнать, тоскуя,
Твою печаль в прохладе поцелуя…

Ладоням ветра волосы подставить,

Закрыв глаза — твою ладонь представить…
Пусть гладит, как в лугах он гладит травы…
И пить печали сладость и отраву…

В толпе людей и суетной, и пёстрой

Почти бежать с уколом боли острой:
Твой силуэт желанный обрести —
На краткий миг… как сон зажать в горсти…

Проснуться в белом пламени луны… и —

И проклинать, благословляя, сны… и —
И леденеть в объятьях пустоты:
Я ль умерла — иль не родился ты?

У прочной грани хрупкого стекла

Я б заговор с отчаянья прочла…
Всю кровь отдать по капле, но найти
Пунктир к тебе ведущего пути…

— Пожалуй, ты права, — задумчиво сказал Рольд, внимательно приглядываясь к беспощадно высвеченному лицу певицы, казавшемуся из-за исказивших его откровений-переживаний и старше, и ранимей… — А вот я что-то пропустил…

Протягиваю руки — и почти…
Почти касаюсь плеч твоих и рук…
На пламя глядя, в пламени прочти
Нам приговор: блуждать за кругом круг…

Твоих волос перебирая прядь,

Играет ветер, чёлку теребя…
Счастливец он! И мне бы… но опять
Не совпаду и не коснусь тебя…

По щекам Доллис, посверкивая, скатывались слезинки, теперь она пела с закрытыми глазами. Миль уже не глядела на Доллис — она так же, с закрытыми глазами, вслушивалась в голос, которого у неё самой никогда не будет, но пел этот голос и за неё, безгласную, тоже…