Рольд смотрел на ушедших в творческий транс парней с гордостью и любовью, ревниво поглядывая на гостей — как им, осознают ли, насколько хороши его ребята? И довольно усмехался: впечатлились все, не только Миль… та вообще в откровенном восторге, повлажневшие глаза блестят, дыхание неровное… Вот она мельком взглянула на Рольда и… он поймал этот взгляд, то есть буквально поймал — задержал на себе. Как ему это удавалось, Миль не поняла, но добрую минуту она смотрела прямо в его глаза, не в силах, да как будто и не желая отвести взгляда. Удивлённая, она попыталась «позвать» Рольда, надеясь, что он ответит… Но он не отозвался. Значит, менто он не владеет?
«Зато он, похоже, владеет чем-то другим, — сказал Бен, с которым она поделилась наблюдениями. — Возможно, это что-то родственное менто, а возможно — это просто очень сильное чувство сильного мужчины… Нет-нет, Миль, я не имею в виду, что ты имеешь к нему влечение, — торопливо возразил он в ответ на её справедливое возмущение. — Но что он тянется к тебе, это факт. Осознаёт ли это он сам… — пожал Бен плечами. — Держится вполне прилично, и пока ничем себя не выдал. Честный парень. А ведь он из тех, за кем женщины будут ходить табунами… если уже не ходят», — усмехнулся он.
«Так это что — он покоряет их вот так, взглядом?» — фыркнула Миль.
«Тебе лучше знать, — опять усмехнулся Бен. — Нас с Джеем он такими взглядами не дарил».
Миль слегка порозовела…
Композиция тем временем закончилась, зал зашумел, задвигался, вспомнил о тарелках с едой. Кто-то выкрикнул:
— Доллис!
И зал подхватил:
— Доллис! Доллис!
— Спой, Доллис!
Доллис не заставила себя упрашивать, поднялась со своего места, оглянулась на Рольда, он кивнул ей. Она повернулась к залу и помахала над головой руками:
— Я иду!
Публика удовлетворённо взревела и стихла. Доллис, пройдя к эстраде, вскочила на возвышение, повернулась к залу, соединила ладони:
— Ну? Что вам спеть?
— «Скитальца»!
Она засмеялась — видимо, это песня традиционно была первой:
— Хорошо! — а вступление уже зазвучало — посвист ветра, шум набегающих волн, крики птиц, шелест дождя…
Доллис опустила голову, напевая без слов… Ненавязчиво наметилась мелодия, оттеняя девичий голосок, неожиданно сильный… Мелодия становилась громче, вместе с ней набирал уверенность голос, живой, трепетный, с хрипотцой, то низкий, то вдруг взлетающий ввысь и звенящий там… Но вступление закончилось, Доллис подняла лицо и заговорила-запела:
Миль вдруг забыла и о Бене, и о Джее, и о том, где находится. Закрыла глаза, отвернулась от всех… Песня что-то тревожно цепляла глубоко внутри, открывала прямо перед ней провал, чёрную пустоту без опоры под ногами… Это её несёт ветер, мотает по пространству… Холодно… пусто… одиноко… тоскливо…
Доллис под завывание ветра и шорох песка закончила… В зале стояла тишина. Бармен позабыл о бокалах. Стоял, обняв свою молоденькую подругу, тесно прижавшуюся к нему… Вышедший из кухни мужчина в белой форме — видимо, тот самый «уникальный» повар — оперся о стойку и смотрел, смотрел на Доллис…
А Доллис тряхнула чёрной гривкой, топнула ногой — многие вздрогнули:
— Эй, да вы совсем приуныли? Пустяки, ребята! Жизнь идёт вперёд, и нам с ней по пути, даже если она идёт по кругу! Споём-ка «Дракончика»?!
— Споём!! — ответил зал.
Доллис взмахнула рукой, ансамбль повёл мелодию:
Зал дружно подхватил — и аж стены дрогнули:
— Наш «Весёлый Дра-а-кон»!!!
Бармен, он же хозяин заведения, цвёл и разводил руками, кивал и кланялся, а Доллис продолжала: