Чужой

Хозяин пришел, когда Сильва уже в кровь разбила морду; онемевшие лапы, ударяясь о дверь, не чувствовали боли. Едва Хозяин открыл, Сильва, сбив его с ног, бросилась вниз по лестнице. Ненавистный запах Хозяина, смешанный с милым и жалобным - родным, щенячьим, детским, долго вел ее по обледенелым, завьюженным улицам, пока возле тяжелой крышки, из-под которой поднимался пар, не остался один от этих запахов... Сильва скребла, скребла ногтями подтаявшую землю, потом забралась на горячую крышку и легла там, то обессиленно задремывая, то ожидающе раздувая ноздри. Иногда она вздергивала голову и выла на кусок луны... Остаток зимы Сильва провела в городе: разыскивала на помойках мерзлые объедки, попрошайничала возле столовых и магазинов. Она была гордой собакой, но все это ее не унижало: большинство времени она проводила, лежа на той крышке. Было тепло. Следа детей она давно не чуяла. Когда потянуло из тайги робким запахом таяния снегов, Сильва ушла из этих гнусно пахнущих улиц. Она скиталась по тайге, то подходя к редким жилищам Людей, то уходя в колючие деревья и еще глубокие снега; изголодалась, отощала - и вот однажды ночью услышала незнакомый протяжный звук: - У-у-у-о-о-о! Вой ширился, рос, казалось, воет уже не дальний хор незнакомых голосов, а вся тайга: и горько пахнущие ели, и снег, и даже мерзлые звезды, и чернота неба, и сама ночь... И странно, так странно, как никогда в жизни, почувствовала себя Сильва. Что-то оживало в ней - что-то незнакомое, сокровенное, тайное, до сих пор даже для нее самой. Стало жутко. Она вскочила. А звуки все переливались в вышине... Сильва заметалась, взрывая лапами сугробы. Подпрыгнула, вытянувшись в струнку. Упала и некоторое время лежала плашмя, зажмурясь и тяжело дыша. Вой не прекращался. И вот Сильва села, напружинив лапы. Пушистый хвост вытянулся на снегу. Она подняла голову и, заведя глаза, чтобы не видеть застывших, холодных звезд, завыла сама - призывно, отчаянно, смиренно - и в то же время с надеждой: - У-у-у-о-о-о!..

Ярро почему-то был матери ближе остальных детенышей, хотя, пожалуй, в его внешности сохранилось совсем мало примет собаки, изо всех своих собратьев и сестер он особенно походил на волка: большой лобастой головой, толстой шеей, широкой грудью, высокими, очень сильными ногами - словом, всей своей поджарой и в то же время мощной статью, которая в будущем обещала еще больше силы. Разве что глаза у него были такие же удлиненно-лукавые, как у Сильвы, да серая шерсть - более мягкой, пушистой и в то же время более густой, чем у других. Подобно тому, как Сильве по наследству перешла память об упряжке, бегущей по тундре, так и в крови ее сына жила материнская ненависть к едким и пыльным запахам человеческого логова, злому вероломству, коварству, жестокости человека. Он не был рожден с ненавистью - этому научила его Барра. Она вскормила его этой ненавистью вместе с молоком.