Чужой для всех 3 (СИ)

— Остынь, Иоганн! — рыкнул громче Франц и перехватил руку Шлинке, производя болевой прием запястья, оторвав от кобуры.

Шлинке стиснул зубы, но не стал сопротивляться. Радиошифровка напрочь сковала физические и душевные силы.

— Иоганн, — Франц, как можно мягче и спокойнее обратился к русскому разведчику, — операцию нельзя остановить на завершающей стадии. Это просто глупо. Я не могу осуждать вашего Сталина, так как не понимаю хода его мыслей и рассуждений. По моему разумению, захват Гитлера — это железный козырь в его руках на Ялтинской конференции. Но почему русский вождь дал отбой именно в день начала конференции, даже с моей развитой интуицией, мне не понять? Это исторический феномен. Несмотря на это, мы доставим фюрера в Москву. Нацистская Германия быстрее капитулирует с потерей вождя. Мы явимся победителями. Кто нас осудит? Казни не будет, поверь мне.

Франц обнял Константина за плечи, взглянул в глаза, встряхнул. — Ну, решайся. Не упускай шанс остаться в исторической памяти на века.

— Делай, как знаешь, — Шлинке повел плечами и вырвался из объятий Ольбрихта, но остался рядом. — Я не буду чинить тебе препятствий, но и помогать не буду. Бери на себя управление операцией. Вся ответственность за невыполнение приказа ляжет на тебя. Единственно, чем могу помочь, так это потребовать подтверждение текста радиограммы, тем самым потянуть время.

— Это все?

— Да, это все…

Константин, опустив голову, побрел в сторону домика управления полетами.

— Подожди, Иоганн, я с тобой. Кстати, Гитлер, как себя ведет?

Шлинке остановился, оглянулся, безучастно промолвил: — Сидит на стуле, сгорбился, что-то бормочет. Боюсь, тронулся умом. Рыскает глазами по сторонам, затем уставится в стену и буравит, будто хочет прожечь.

— Кто охраняет?

— С ним твой Степан и мой громила сержант с тремя автоматчиками. Ими руководит Клебер.

— Гитлеру надо вколоть лекарства, они в машине, иначе он не дотянет до Москвы.

— Я дам команду. Пошли, взглянешь на своего фюрера. Жалкое зрелище.

Вокруг домика стояли автоматчики. Вход охранял Следопыт. Лицо застывшее, взгляд строгий. В руках гигант держал пулемет MG-42, готовый к бою. Рядом стоял капитан Клебер. Михаил торопливо курил и поглядывал по сторонам. Увидев старших офицеров, подходивших к домику, белорус затушил сигарету, выпрямился.

— Гитлер не сдох? — вдруг вырвался скабрезный вопрос из уст Шлинке.

— Сидит, трясется, ни жив ни мертв, — ответил Михаил.

— Открывай, — Шлинке махнул Следопыту.

Атлант потянул легонько за ручку. Завизжали завесы, дверь распахнулась.

Офицеры вошли в притемненный небольшой коридор.

— Кто наверху? — спросил Франц, указав на винтовую лестницу, которая вела на остекленную площадку руководителя полетов.

— Снайпер-наблюдатель и пулемётчик. Вам сюда. Гитлер сидит здесь, в комнате, проходите, — Клебер открыл дверь, пропуская начальство.

Ольбрихт и Шлинке не успели ступить на порог, как неожиданно перед ними разыгралась картина истязания Гитлера. Криволапов подскочил к фюреру и на русском языке в гневе крикнул:

— Ну что, скотина! Гитлер, капут?!

Молниеносный взмах руки и с разворота резкий, хлесткий удар в левую челюсть, сопровождаемый звериным рыком: — На-а-а, гадина!!!

Гитлер улетел со стулом в угол. Страшный грохот. Одновременно с падением вой, характерный для гиены: мерзкий, противный, жуткий.

Франц и Константин застыли, на какое-то мгновение, не ожидая такой выходки от русского коллаборациониста.

Фюрер, ерзая ногами, всхлипывая, отползал к стене. Голова беспомощно тряслась. Левая челюсть опухла. Кровь хлестала из носа и рассеченной губы, заливая шинель. Карикатурные редкие волосы слиплись. Разбитые губы лепечут: — Не бейте меня, не бейте…

— Отставить! — крикнул Ольбрихт, придя в себя, после легкого замешательства и бросился вперед. Руки обхватили Криволапова сзади и отбросили назад.

Танкист упал. Вскочил на ноги, ощетинился. Рванул на себе широкий ворот танковой куртки, отлетели пуговицы, выкрикнул: — Вот вы как, господин полковник? За мою верность и службу… Вот вы как? Меня… танкиста?

Франц, не оглядываясь, отмахнулся рукой, подошел к фюреру.

Гитлер прижимался к стене, запрокинув голову, трясся, всхлипывал, но уже не выл. Увидев, что к нему кто-то наклонился, выпучив правый глаз, левый не открывался, оплыл, в кровоподтеке, уставился, щурясь. Правая рука дрожит и спонтанно пытается поправить волосы. Левая рука свисает, бьется костяшками о деревянный пол. Из тщедушной груди выдавливается стон, медленный, по слогам: — Кто вы…? Я вам ничего плохого не сделал… не сделал… полковник. Слышите? Ничего плохого не сделал… За что? — через секунду-другую взгляд окаменел, глаза вытаращились, словно у филина, даже левый приоткрылся. Гитлер узнал своего помощника, своего фаворита. — Это вы, Ольбрихт?!! — голова фюрера сильнее затряслась, по щекам покатились слезы, мутные, кровянистые. — Никому нельзя верить. Даже себе… Ни-ко-му…

Затем голова упала на грудь. Гитлер сник, изредка вздрагивал, как ребенок и скулил.