Чужой для всех. Книга вторая (СИ)

Те, отстали. Однако их подростковые фигурки маячили сзади повозки до самого райцентра. Они, то прятались, то перебежками, как две маленькие собачонки, не чувствуя усталости, бежали за мамой.

По приезду в Журавичи, Акулину бросили в подвал. Но, когда в полицейской управе, появился офицер службы безопасности оберштурмфюрер СС Кранке, ее привели на первый допрос. Кранке вальяжно сидел за столом, а вокруг него сзади крутился начальник управления Кирилл Ястребцов.

— Эта она, господин оберштурмфюрер, мать партизана Дедушкина.

— Да? корошо. Отчшен корошо. — Гестаповец внимательно посмотрел на женщину. Поднялся из-за стола, обошел ее, разглядывая со всех сторон. В правой руке он держал стек, которым похлопывал себя по сапогу.

— Ви знайт, — Кранке остановился напротив женщины и приподнял стеком вверх ее подбородок, — мы можем вас повесит за укрывательств партызана, — он презрительно смотрел ей в глаза.

Акулина молчала, один ее глаз, левый, был опухший в кровоподтеках и закрыт. Правым, она в упор смотрела на оберштурмфюрера, что еще скажет ей фашист в черной форме. За время войны она познала простую истину. Надо больше молчать, пусть распыляются те, кому это надо. Так берегутся силы. Второе, бойся военных, одетых в черную форму, а это: гестаповцев и их прислужников, полицейских. Третье — попав к ним, не жди ничего хорошего.

— Если вы нам скажет, где ест партызаны, — продолжал на ломаном русском говорить немец, — или придет ваш сын добровольно, то мы вас отпустим домой к детям. Вашего сына мы не тронем. Он поедет Великий Германия на работы. Это великая честь для него. Сколько детей имеет Акулина?

— Пять.

— Пять? — удивился гестаповец. — Это есть корошо. Мать пятерых детей, это похвально. Подумайт о них. О их здоровье. Так, где ваш сын? — Он посмотрел на начальника полиции.

— Михаил Дедушкин, господин оберштурмфюрер.

— Микаэль Дэдушкин. Говори женщин.

— Я не знаю где мой сын. Он пропал в 41 году, больше я его не видела.

— Врет она, все врет, господин офицер, — громко произнес Аркадий, вступив, без разрешения в разговор и сделал один шаг вперед от двери. — Его видели наши люди в поселке. Видели и дали нам знать.

— Это прафда? Ба-бушка? — гестаповец еще раз обошел вокруг Акулины, разминая руки в перчатках.

— Не знаю я пан офицер, — выдавила сдавленно Акулина, сжавшись, поняв, что сейчас ее начнут бить.

И в тот момент, Кранке, белобрысый немец, лет тридцати, садистски, нанес ей удар «хук справа», в голову.

Акулина отлетела в сторону и, падая, на пол, потеряла сознание. Гестаповец подтянул правую перчатку на руке и властно подошел к начальнику полиции. — Далше ваш черед господин Ястребовичш.

— Ястребцов, господин оберштурмфюрер.

— Не все ли равно, — ехидно улыбнулся немецкий офицер и похлопал по щеке полнеющего начальника, стоявшего на вытяжку перед эс-эсовцем. — Делайте дело господин началник. Доказывайт свою преданность.

— Слушаюсь, господин офицер.

— Три дня вам на сбор молодеж для отправки в Великий Германия. Не выполняйт, вас ожидайт участь этой ба-бушка. Вы понял все, господин Ястре-бовитчш или как вас…

— Ястребцов, господин оберштурмфюрер.

— Ястре-бцоф, — офицер гестапо выговорил, наконец, фамилию начальника полиции поселка Журавичи.

Когда гестаповец ушел. Ястребцов подозвал пальцем Аркадия Шидловского. — Что хочешь, Аркадий делай, но выбей показания из этой партизанки. Поучись у немцев. Иголки под ногти или пальцы в дверь. Еще подсказать?

— У нас другие методы, не хуже чем у немецких костоломов…

Акулину Дедушкину продержали в подвале управы два дня, затем перевели в местное гестапо. Но и там из нее не выбили показаний о сыне. Она просто не знала, где находится партизанский отряд и где был ее сын в данный момент.

Девочки, в это время, собрали подписи с двухсот дворов близлежащих поселков и отнесли их в полицейскую управу, о том, что их мать ни в чем не повинна. Кроме того, Михаил, узнав, о положении матери и детей, повесил тайно на дверях местных полицейских предупреждение, что если упадет хоть один волос с ее матери и сестер, то эти карательные методы будут направлены по отношению и к их семьям…

— Через две недели, Верочка, меня отпустили и привезли на повозке домой: избитую, изувеченную, больную. Ходить, после этого, как ты знаешь, я почти не могу…

Терпеть и жить, жить и страдать, вот женский удел, если другой судьбы не дано. Но руки на себя накладывать не смей, до последнего вздоха, моя доченька….

— Хорошо, мама, я выживу. Обязательно выживу. Мы будем жить, — прошептала во сне Вера, впервые с улыбкой на лице…

Глава 8

Берлин — Восточный фронт. 5 июля 1944 года.