Чужой из психушки (фрагмент)

Второй, с аристократическим лицом, в котором было нечто арийское, такой же здоровый и очень белокожий вдруг заорал:

— Да что это с вами, сэр Джихар? Разве пристало бойцу такое малодушное отчаяние?

Причитатель начал строить рожи, подмигивать то левым, то правым глазом, прикладывать здоровущий грязный палец к губам, а сам продолжал:

— Увы, увы нам, бесчастным, бесталанным! Увы сиротам убогим! Нас всякий норовит обидеть, а мы утрем только сопельки да поплачем тихонечко в уголку! Ничего-то мы толком не умеем, грамоте не знаем, ни которому ремеслу не обучены!

Полуспущенное резиновое чудище на моих глазах начало преображаться, будто его надували невидимые великаньи губы. Вскоре оно преобразилось в существо, очень похожее на "Демона" "Врубеля", плюнуло в причитающего молодца, взмыло вверх, как огромный аэростат и растворилось в жарком небе.

— Эй, робко сказал я, — вы кто?

— Кто еще норовит сироту обидеть! — повернулся детина. Его движение напоминало движения боксера Мухаммеда Али, оно было плавным и быстрым.

— Сэр, — сказал второй детина, — вы мне чудитесь или на самом деле.

— Я тебя знаю, — сказал бывший причитатель, — Ты — Фома. Фома Неверующий. Только раньше ты был высоким, белокурым и голубоглазым, а сейчас совсем другой.

— Я не Фома, — сказал я.

— Так ты имя тоже сменил, невозмутимо сказал причитатель. А я по-прежнему Жихарь.

— Простите моего друга, сэр, — сказал аристократ, — он не всегда бывает учтив. Я ношу имя, которое дал мне досточтимый рыцарь Джихар, — Яр-Тур. Мне приятно познакомиться с другом моего друга, сэр Фома. К сожалению, мы сейчас не можем преломить меч или копье в добром поединке, так как вы, я вижу, безоружны, а оружие, которое при нас недостойно столь славного джентльмена как вы. Но не печальтесь, как только представиться возможность, я удовлетворю ваши требования в честно поединке.

— Я вообще-то писатель, — сказал я неуверенно.

— О, Фома, теперь ты умеешь слагать новеллы и устареллы, — сказал Жихарь. — Это нам кстати, если встретим Проппа, ты ему расскажешь. Но как ты здесь очутился?

— Ведьма забросила, — сказал я честно.

Как ни странно, здоровяков эта версия вполне удовлетворила. Они отнесли ко мне с пониманием и участием, предложив следовать с ними вместе, чтоб выбраться из этих безлюдных мест. И на первом же привале завалили вопросами. Яр-Тур спрашивал высокопарно и учтиво, как герой древних рыцарских романов, а Жихарь задавал вопросы с истинно русской прямотой, не забывая украшать свою речь смачными выражениями.

Как ни странно, но рассказ о двадцатом веке их не удивил, они там уже побывали и вынесли впечатления нелестные. О чем и поведал мне Жихарь, выразительно похлопывая себя ментовской дубинкой по ладони. А вот моя фраза, брошенная чисто механически, о том, что наш век — век фанты, сникерсов и памперсов, их заинтересовала. Как мог, я объяснил что такое сникерсы и фанта, проводя аналогии с напитками яствами прошлых веков. Но в толковании памперсов запутался.

Неожиданно Жихарь прервал мое бормотание.

— Я понял, — сказал он, — в нашей деревне вместо них применяют квашню с опарой.

Теперь не понял я, и богатырь охотно стал разъяснять:

— Порой рождается ребенок, от которого не хотелось бы иметь потомства. Дурак набитый или круглый, урод постоянный или намеренный. Ну, не убивать же, хоть и тварь, но невинная. Вот бабки и сажают младенца мужицка пола в квашню на пару часов каждый день. От там попой угреется, ему хорошо, не хнычет. А все хозяйство его в опаре преет. И через некоторое время он уже этим хозяйством по бабьей части орудовать не сможет, когда вырастет конечно. И сам жив, к работе пригоден. А у вас вишь как выдумали, вроде переносной квашни с опарой.

— Удивительные вещи вы рассказываете, сэр Джихар, — вступил в беседу Яр-Тур. — Там, где жил я, уродов отдавали в балаган, где им это самое место прижигали раскаленными щипцами. У вас, несомненно, относились к бедным уродам более добро. А вот дураков у нас не трогали, так как из них всегда получаются хорошие дипломаты.

— Что да, то да, — не удержался я. — У нас с дураками так же: их или в чиновники определяют, или в политику. Даже термин Дума возник по принципу антонима.

— Антоним, уважаемый сэр Фома, это что-то вроде Демона напыщенного? спросил рыцарь. — Такого, у которого вместо костей вид один, когда он кровью нальется, только уши костяные.

— Пожалуй, — сказал я, напряженно думая, кого или что он имеет ввиду.

Мои повествования о черных и рыжих котах, об Ыдыке Бе, об Елене Ароновне и прочих чудесах богатыри восприняли спокойно. Чем, чем, а чудесами их, видимо, удивить было трудно. Мир, в котором они жили, сам по себе был чудесен, как бывают чудесными любые юные миры. Миры, которые человек еще не успел перестроить по своему образу и подобию, превратив в коммуналку с удобствами в порядке живой очереди.

— Не знаю насчет этого Ыдыке, а Черный Бес и ведьмы — существа привычные, — сказал Жихарь. — Против них хорошо помогают закаленный в козлиной крови меч и чеснок. А верить им нельзя, все то, что они для вас сделают, против тебя же и обернется.