Чужой монастырь

— Мы находимся внутри массива межуровневой палубы Корабля, отделяющей Верхние земли от Нижних. Этакая громадная переборка толщиной, если мне не изменяется память, километр или полтора… Привыкайте к размерам. Тут все рукотворное удивительно огромно, а вот то, что вы, земляне, привыкли считать элементами натурального ландшафта, все эти поля, холмы, озера, вернее, прудики, служащие лишь для разведения рыбы и увлажнения атмосферы, — напротив, удивительно ничтожно. Многого нет вовсе: морей, водопадов, горных хребтов и плато, да и мало ли чудес природы, которые никакие создаст человек даже при самых сумасшедших, самых высокоразвитых технологиях! И никакие Большие транспортеры, при помощи которых возвели все эти неизмеримые громады, не смогут помочь создать новую Леобею или скопировать новую Землю!

Голос Элькана, обычно скупо окрашенный эмоциями, сейчас звучал почти вдохновенно. Даже бывший брат Валиир, который ну никак не мог понимать ни одного из земных языков, заслушался.

Абу-Керим сказал по-русски:

— Ну вот, уважаемый профессор Крейцер, вы уже приближаетесь ко мне и всем тем, кого вы так презираете, ненавидите и именуете террористами. Сначала вызываете искусственный потоп, от которого наверняка погиб не один десяток ни в чем не повинных, как вы пафосно говорите, людей. А скорее всего, счет идет на сотни и даже тысячи… Поверьте, я могу оценить масштаб вызванных разрушений и прикинуть порядок численности жертв. И не факт, что удалось спасти осужденных. И не факт, что они не погибли раньше, чем до них добрались палачи. А вот теперь, профессор Крейцер, вы произносите патетические и прочувствованные речи. И нет сомнений, из вас, право, получился отличный террорист.

— Я знаю, что делаю и против кого выступил, — помедлив, все-таки решился на ответ Элькан.

— Да? Отлично! Отчего же я не могу успокаиваться такой же мыслью в отношении себя? Я тоже знал, против кого и зачем я выступаю в Москве, — парировал Абу-Керим. — Куда мы вообще плывем, профессор Крейцер? Все это очень похоже на ад. Мне много где приходилось бывать, но таких мрачных местечек еще не видывал.

Абу-Керим был совершенно прав в отношении мрачности проплываемых мест. Плот вошел в полосу совершенно черной воды, которая сливалась со стенами и неразличимым во тьме сводом. Скорость течения упала очень значительно. Время от времени плот даже застывал на месте и поворачивался вдоль собственной оси. Тяжелое, оцепенелое чувство сковало всех находящихся на «этом затерянном в непроглядной черноте жалком подобии плавсредства. Буйная, лихорадочная активность, овладевшая всеми в первые минуты этого своеобразного плавания, сменилась полнейшим упадком сил, скорее моральных, чем физических. Не тянуло проронить и слова. Последний пассаж Абу-Керима об аде и его мрачной атрибутике замкнул беседу как тяжелая металлическая дверь.

Утомленность навалилась на плечи, смежила глаза. Совсем засыпать было нельзя, невозможно, да и опасно, так как легко соскользнуть в черные воды, а там…

В воды ли? Густо пахло нефтью, несколько раз ноздри щекотали незнакомые запахи, заметно раздражающие обоняние, а притуплённое зрение и слух, то ли отказывая воспринимать действительность и поддаваясь на галлюцинации, то ли в самом деле — истинно — принимая картины и звуки, существующие в реальности, выдавали РАЗНОЕ… Несколько раз людям мерещилось мутное свечение прямо под плотом. А так как в один из этих моментов плот вдруг вздыбился и скакнул так, что едва не опрокинулся, свечение то было отнесено к явлениям чуждой фауны. Даже Элькан, который знал местные достопримечательности уж конечно куда лучше остальных, не стал выдвигать предположений… Другое: высоко над головами (оценить высоту едва ли представлялось возможным) начинали светиться какие-то тусклые круги, они люминесцировали и расползались, словно сминаясь в складки. Цвета: серый, бурый, мутно-бирюзовый, темно-фиолетовый с зеленой окантовкой… Все полутонами, рассеянно, без образования ясных контуров.

И — звуки. Гулкие, раскатистые, неизмеримо далекие и в то же самое время содрогающие пространство где-то совсем рядом, тут, под черными водами, или же за невидимой гигантской стеной, за складками слепящей тьмы. Звуки то напоминали невнятный рокот, то взвивались до тоненького свиста, подирающего по коже. То сползали до болезненного стенания или четко пластовались равномерными, дублирующими друг друга гудками. Как в гигантской телефонной трубке.

Время, истекшее с момента искусственного прорыва Горнского подземного водохранилища, сложно было измерить. Путешественники вполне могли плыть на плоту и двадцать минут, и несколько часов. Но вот начал нарастать далекий гул, который чем дальше, тем вернее забил все прочие звуки, редкие, только подчеркивающие внушительность и бездонность черной этой тишины. Этот гул наконец-то заставил одного из пассажиров плота встрепенуться.

Этим пассажиром был Элькан.

— Что это? — пробормотал он, и в его голосе была плохо скрытая тревога. — Неужели… пробой?