Чужой монастырь

— Нет, — сказал я, — что-то не сходится, потому... потому что все сходится. Милая госпожа Германс, почему вы так явно стремитесь платить налогов больше, чем положено?

— Я не понимаю, — сказала она, — вы ревизор или ангел?

— Ангел — это вы, и мне уже понятно, почему люди испытывают страх перед ангелами.

Она села на круглый стул фортепиано, повернулась на нем ко мне лицом и снисходительно улыбнулась.

— Например, я не нашел у вас никаких других расходов, кроме почтовых, ни разу не упомянуто ни о дровах для лавки, ни о конфетах для рекламы.

— Конфеты для рекламы?

— Да, будь они неладны, ведь каждый ребенок, который покупает у вас школьную тетрадь, наверняка получает конфетку?

— Естественно, — сказала она, — как и каждый ребенок, покупающий табак для отца или воскресную газету для матери.

— И сколько же это конфет в год?

— О боже, неужели я в самом деле должна это запоминать и подсчитывать? Мы не нуждаемся, я не приучена считать конфеты, которые дарю. Послушайте, для служащего налогового управления вы делаете мне довольно странные замечания.

Я снова покраснел.

— Простите, но меня возмущает, когда...

Я не договорил; молодая женщина, румяная, разгоряченная, вбежала в комнату, и не берусь объяснить, откуда мне было известно, что ее зовут Анна, и она не могла быть ни крикливой, ни глупенькой. Она остановилась, посмотрела на стол с бухгалтерскими книгами и тетрадями и вздохнула:

— Ах да, конечно!

Я поклонился, назвал себя и впервые еле сдержался, чтобы не представиться по всей форме.

— Это моя сестра Анна, — сказала Мария, — она здешняя учительница. Ее зовут фрау Халль.

Не слишком ли она выделила слово «фрау»? Анна положила портфель на фортепьяно, протянула мне руку, я взял ее и придержал. Глаза у Анны были темно-серые, а волосы — как мокрый шифер с синеватым отливом; я почувствовал обручальное кольцо на ее пальце. Анна убрала руку; из столовой донесся голос Клары: «Вперед, дети, стол накрыт».

В гостинице Гребеля я, вопреки ожиданиям, оказался отнюдь не единственным столующимся гостем. Большой овальный стол справа позади прилавка был накрыт на пятерых; к моему приходу двое уже ели суп. Толстяк с часовой цепочкой на брюхе представился Гребелем, его неловкая любезность выдавала в нем капитана запаса; второй пожал мне руку и положил рядом с тарелкой карточку: «Эрвин Гесс, дипл. химик, конфетная фабрика «Возьми меня с собой». Маленького роста, коренастый, он так сильно дул на суп, что казалось, вот-вот выдует его из ложки.

— На всякий случай, чтобы вы не подумали лишнего, этот господин Гребель не имеет никакого отношения к гостинице. Вы скоро убедитесь, что у нас каждый второй Гребель, каждый третий — Германс, каждый четвертый — Халль и примерно каждый шестой — Шверрес, но большинство из них не родственники, так что ничего удивительного в этом нет.

Его сосед рассмеялся:

— Вы также скоро убедитесь, что налоговым инспекторам приходится у нас либо очень легко, либо очень тяжко.

Молодая женщина, я узнал в ней дочку хозяйки, принесла мне суп. Привычным жестом я вынул кошелечек с продовольственными карточками и протянул ей. Она испуганно посмотрела на меня, оба сотрапезника расхохотались.

— Пожалуйста, не портите здешние порядки, — сказал Гесс, — вы, чего доброго, вгоните нашу милую Марту в краску, если еще раз покажете ей эти безнравственные печатные издания.

Должен ли я был покраснеть в третий раз? Мне удалось рассмеяться, пусть даже несколько неестественно, я спрятал кошелечек и принялся с неохотой черпать ложкой суп и выливать его назад в тарелку.

— Не обижайте Марту, ешьте суп — отсутствие аппетита здесь не вознаграждается — за это вечером вам придется поставить всем пиво. Сейчас вы познакомитесь с остальными двумя холостяками из нашей деревни — пастором, от которого сбежала экономка, и всеми уважаемым, весьма суровым обер-винокуром Халлем.

Халль пришел вместе с пастором; последний оказался для деревенского пастора на удивление тощим и робким, после того как я ему представился, он произнес негромко и четко свою фамилию: «Шарф». Халль, детина в охотничьей куртке, был первым, кто отнесся ко мне с явным недоверием. Он прищурился и сказал, взявшись за свою ложку:

— Как видно, господину директору Гребелю Броссендорф еще не осточертел.

Я невольно посмотрел на свой портфель, который поставил на пол рядом с собой, прислонив к ножке стула. Все рассмеялись, и пастор тоже, потом он покачал головой и произнес:

— Кесарю — кесарево.

— Согласен, если ты только объяснишь, сколько же надо кесарю, — сказал Халль. Он со злостью пихнул в мою сторону миску с мясом.

Я взял один кусок, тогда он в бешенстве выхватил у меня вилку и добавил еще два куска.

— Проклятье, — проговорил он, — не стройте из себя барышню. Здесь любят поесть. — Прихлебывая суп, он с недоверием посмотрел, сколько картошки и капусты я положил себе, и покачал головой. — Они уже начали посылать на нашу голову невинных детей, юнцов, которым и рюмку-то не знаешь, можно ли поставить.

— Брось, — сказал пастор, — он только исполняет свои обязанности.