Чужой, посторонний, родной…

Ан нет. Мечты сбылись, но мстить уже не было ни малейшего желания. Зачем его наказывать, он и так уже сам себя наказал. Жалость пересилила обиду и мечты о мести. Снова проснулись родственные чувства. Впрочем, они никогда его не оставляли: даже в самые первые дни, когда от злости не хватало воздуха, сердце захлебывалось кровью: плохо было одному, вдали от брата. За что же природа так жестоко над ним пошутила? Почему, даже кардинально разойдясь в идейном плане, физически хотелось быть рядом с братом? Несмотря на богатую фантазию, Владимир так и не разобрался до сегодняшнего дня, что же такое близнецы: одно ли это существо, клонированное самой природой, с одними на двоих органами чувств, то ли два различных человека, по странному стечению обстоятельств наделенные идентичными внешними данными? Но если так, то почему плачет сердце?..

Он тихонько прошел в комнату Виктора. Почему-то захотелось посмотреть на него. За столько лет отвык видеть свое лицо не в зеркале. Впрочем… какое свое? Они уже совершенно не похожи друг на друга. Витька и в тридцать три оставался мальчишкой, разве что глаза грустные. Владимир же теперь выглядел солидно: аккуратная бородка, волосы длинные, достающие до шеи. Не то чтобы ему было лень следить за своей внешностью, хотя и не без того: до чертиков надоел ежеутренний ритуал соскабливания щетины лезвием "Жиллет". Собственно, про сами лезвия он не хотел сказать ничего дурного — вполне удобные и достаточно острые. Однако кожа ужасно уставала от этого ритуала, порой никакие лосьоны не снимали раздражения. Одно время Владимир носил "двухдневную щетину" — как раз пошла такая мода, но оказалось, что за нею следить куда сложнее, чем бриться ежедневно. И он просто перестал бриться.

Правда, надолго его не хватало. Едва борода вырастала больше приличного, вместо того, чтобы ухаживать за ней, поддерживая нужную длину и форму, Володя ее попросту сбривал. Месяц-другой, а то и вовсе до самой зимы, брился, а как наступали холода, в очередной раз с величайшим удовольствием откладывал бритву в сторону. Наталья Станиславовна непременно ворчала, пытаясь убедить работодателя, что без бороды он выглядит куда моложе и симпатичнее, но тот порой отличался поразительным упорством, и назло отказывался бриться.

Виктор спал на спине, раскинув руки. Челюсть немного опустилась, приоткрыв рот, из-за чего он приобрел вид не вполне адекватного человека: казалось, из уголка губ вот-вот потечет тонкая струйка слюны. Зрелище оказалось не слишком приятным, и Владимир тронул брата за плечо.

Тот дернулся:

— А? Что?

Мутный взгляд не сразу сфокусировался на хозяине дома. Виктор часто заморгал, спросил:

— Что, храпел?

— Да нет, посапывал тихонько. Мы собирались отметить встречу, помнишь?

Гость рывком сел в кровати, кивнул с закрытыми глазами, пробормотав:

— Угу. Я щас.

Голова его безвольно свесилась на грудь, и Владимир негромко засмеялся:

— Да ладно, спи уж.

Покинув комнату, он тихонько прикрыл за собою дверь. Прошел в гостиную, включил телевизор. Однако мелькание картинок лишь вызвало раздражение, и он нажал кнопку "off". Лучше он подумает, повспоминает их с братом общее детство, разобщенную юность. Когда между ними пролегла проклятая трещина?

Не прошло и пяти минут, как на пороге возник заспанный Виктор. Чуть отекшее со сна лицо, заломанные на бок волосы.

— Ну чо? — проворчал он, присаживаясь в кресло. — Разбудил — и в кусты?

Закуски хватило бы на десятерых: Наталья Станиславовна готовила много и разнообразно, никогда не допуская, чтобы Владимир дважды в день ел одно и то же. Кроме того, он и сам заехал в супермаркет, подкупил кое-чего к столу — хотелось, быть может, не столько побаловать брата, сколько удивить его, поразить воображение собственными возможностями: смотри, дескать, кого ты схоронил раньше времени!

Банальную водку даже не стал выставлять на стол — брат приехал, тут меньше, чем хорошим коньяком, не обойдешься.

— Ну что, Витька, вот и свиделись, — он выжидательно протянул рюмку навстречу. — Честно сказать, не думал, что еще когда-нибудь тебя увижу. После такого…

— Да ладно! — Виктор чересчур активно чокнулся, едва не разбив обе рюмки. — Что было, то было, быльем поросло. Подумаешь… Пацан был, вот и…

Владимир не хотел трогать больную тему, но в груди нестерпимо жгло, обида требовала сатисфакции: так вдруг больно стало, как будто все это произошло только что — и предательство брата, и смерть мамы. Он махом опрокинул в себя рюмку, даже не почувствовав вкуса коньяку.

— Пацан, говоришь? А это ничего, что я теперь в родной дом вернуться не могу? От меня же все шарахаться будут: покойник воскрес! А то, что мать не позволил похоронить — это тоже быльем поросло? Сволочь ты, Витя! Причем редкая.

Виктору бы возразить, да не нашелся, чем. После коньяка перехватило дыхание, но заставить себя проглотить хоть что-нибудь было выше его сил. Едва отдышавшись, ответил покладисто: