В 1946 году австралийский геолог Реджинальд Спригг исследовал заброшенные прииски в малонаселенном регионе Южной Австралии[31]. Спригга послали разведать, нельзя ли возобновить разработки на каких-нибудь из них. Он находился в нескольких сотнях километров от ближайшего морского побережья, в труднодоступной местности, которая называется Эдиакарские холмы. Как рассказывают, Спригг присел пообедать, перевернул камень и заметил нечто похожее на хрупкий отпечаток медузы. Будучи геологом, он осознал древность пород и, следовательно, значение находки. Но он не принадлежал к цеху палеонтологов, и когда он опубликовал свою работу, мало кто воспринял ее всерьез. Журнал
В то время ученые, знакомые с ископаемой летописью, хорошо понимали значение кембрийского периода, который начался около 542 миллионов лет назад. Во время так называемого кембрийского взрыва появилось все разнообразие планов строения тела животных, известное ныне. Находки Спригга оказались первыми ископаемыми остатками животных более ранней эпохи. В 1947 году Спригг об этом не догадывался — он датировал свою «медузу» кембрийским периодом. Но затем, когда подобные окаменелости стали находить в других местах по всему миру, а на Сприггову «медузу» из австралийской глуши обратили больше внимания, стало ясно, что эти существа гораздо старше кембрийского периода и, скорее всего, по большей части никакие не медузы. Этот период древней истории, получивший название
Ближайший к месту находки Спригга крупный город — Аделаида, где в Южноавстралийском музее хранится большая коллекция эдиакарских отпечатков. По этому музею меня водил Джим Гелинг, который лично знал Спригга и сам изучает окаменелости с 1972 года[33]. Меня поразило, насколько густонаселенной была эта древняя среда обитания — эдиакарские находки не одиночны. Многие образцы породы, собранные Гелингом, содержат десятки отпечатков различных размеров. Один из крупнейших организмов — дикинсония, которая состоит из узких сегментов в виде полос и напоминает то ли лист кувшинки, то ли банный коврик. (См. ниже фотографию образца дикинсонии из Южноавстралийского музея.) Но если обращать внимание лишь на крупные ископаемые, можно упустить из виду многие формы жизни рядом с ними. То и дело Гелинг подходил к невыразительному на первый взгляд обломку камня и вдавливал в него кусочек детского «лизуна»; когда он отлеплял его, на геле оказывался четкий, во всех подробностях отпечаток крошечного животного.
Эдиакарские животные не были маленькими — многие достигали десятков сантиметров в длину, некоторые до метра. Жили они, по-видимому, главным образом на морском дне, поверх или среди матов из живой материи — скоплений бактерий и других микроорганизмов. Их мир был чем-то вроде подводного болота. Многие из них во взрослой фазе, очевидно, были неподвижными, прикрепленными к грунту. Возможно, среди них были предки губок и кораллов. У других были такие варианты строения тела, которые давно заброшены эволюцией, — трехлучевые, четырехлучевые, некоторые напоминали стеганое одеяло из полос, похожих на вайи папоротника. Большинство эдиакарских организмов, видимо, вели малоподвижный образ жизни на дне моря.
Однако данные ДНК достаточно уверенно говорят, что в это время уже появилась нервная система — возможно, она была у некоторых животных из музея в Аделаиде. У каких же? Среди них есть животные, которые, похоже, передвигались самостоятельно. Наиболее определенный случай — кимберелла[34]. Это животное, нарисованное мною ниже, напоминало бы верхнюю половинку пирожного макарон, если бы пирожное было овальной формы и у него различались передний и задний конец (возможно, на переднем конце располагался отросток наподобие языка). Следы, которые она оставляла, указывают на то, что, двигаясь, она сгребала перед собой донные отложения и скоблила поверхности, по которым ползла, — вероятно, она так кормилась. Иногда кимбереллу относят к моллюскам, иногда к тупиковой эволюционной ветви, родственной моллюскам. Если кимберелла умела ползать и тем более если она достигала свыше десятка сантиметров в длину, она почти наверняка имела нервную систему.