Чужой. Сердитый. Горячий (СИ)

Толкаю плечом дверь и… И толкаю ещё раз. Трясу ручку, проворачивая все замки и не понимаю, почему дверь закрыта. Только присмотревшись в полутьме, я вижу новую замочную скважину, которой раньше никогда не было. Дверь заперта изнутри на ключ.

И только теперь я понимаю собственный провал в полной мере, озлобленно ударив дверь кулаком несколько раз подряд, так и не выбравшись из квартиры. Я чувствую жгучее бешенство и неконтролируемую агрессию.

Сколько можно за меня решать? Сколько можно меня контролировать? Сколько ещё окружающие будут думать, что могут так поступать со мной?!

Возвращаясь в гостиную комнату, чувствую себя обманутой. Отец с безразличием продолжает дымить сигарету. Я встала прямо перед ним, всем своим вызывающим видом демонстрируя, что я готова к очередному спору.

— Ты не имеешь права держать меня взаперти! — утверждаю я, взмахнув руками.

— Ты — моя дочь, Ярослава. Я имею право воспитывать тебя. Выбор только за тобой каким методом я это сделаю, — отвечает отец. — Отправляйся в комнату и подумай над своим поведением, — он едва заметно дергает подбородком по направлению выхода, красноречиво взглянув, предостерегая.

— Ярослава, не искушай меня, — предупреждает отец с нагнетающей хрипотцой в голосе, когда я упрямо стою на месте.

— Выпусти меня! — настаиваю я.

— Нет, — жёстко приложил он, туша окурок о донышко пепельницы, грузно поднимаясь. Я борюсь с желанием действительно сбежать, когда он подходит ко мне, остановившись в шаге. — Сейчас же возвращайся в комнату, Ярослава.

— Нет, — неприступно вторю я отцу. Мы слишком одинаковы, чтобы кто-то из нас сейчас уступил.

Его взгляд заполыхал вспышками холодной и тихой ярости. В следующую секунду отец крепко хватает меня за воротник куртки, подтащив к себе, выпустив свое пропитанное сигаретным дымом дыхание прямо мне в лицо. У него явно больше привилегий, чем у меня.

— Не забывайся, Ярослава. Я прошу тебя в последний раз — возвращайся в комнату, — угрожающе шепчет он, отчего я замираю и кажется, бледнею. — Не заставляй меня запирать тебя в четырех стенах.

— Только попробуй и ты узнаешь, как сильно я возненавижу тебя после этого, — я с вызовом вскидываю подбородок, глядя в его глаза, которые он сузил.

— Ты меня ненавидишь всю жизнь, к чему же мне сейчас волноваться о твоей любви? — едко усмехнулся отец, потянув меня силком в мою комнату.

Я упиралась, но он сильнее меня, и угрожающе близко держит сжатый кулак с курткой у моего лица… Я могу быть упертой, но страх все равно берет своё и я позволяю впихнуть меня в комнату без особо трепыхания.

Отец буквально сажает меня на кровать, и уже двумя руками держит воротник куртки, нависая надо мной нерушимой скалой.

— Я тебя не выпущу для твоей же безопасности, Ярослава. Очнись наконец-то. Я даю тебе безопасность и защиту в своем доме, так что будь хотя бы раз мне благодарной.

— Не прикасайся ко мне! — повысила я голос, пытаясь содрать его руки с моей одежды. У меня в груди клокочет лютая злость. Я начинаю вырываться, отбиваясь руками и ногами, пытаясь вылезти из его хватки, но силы не равны. — Ты всегда только и делал, что приказывал. Никогда меня не слушал! Никогда меня не понимал и не хотел даже пробовать! Поздравляю папочка, ты добился большего. Я. Тебя. Ненавижу. Ненавижу! — бросаю ему в лицо ядовитые слова, в этот момент утопая в чудовищном чувстве ненависти. Это что-то темное, вязкое, тянущее меня ко дну…

Я смотрю в его глаза, которые меня царапнули проблеском его внутренней, душевной боли от моих слов, но отец только больше нахмурился, поджав губы. Сожалею ли я о сказанном? Возможно, но извиняться не стану!

— Я в любом случае твой отец и не позволю тебе очередной раз натворить глупостей. Ложись спать, Ярослава, — он выпустил из жесткой хватки мою куртку, направившись на выход из моей комнаты.

Как только за ним закрывается дверь, я слышу, как в замочной скважине щелкает замок на три оборота, моментально сделав меня заложницей четырех стен.

Я сижу в полном раздрае… И не чувствую ничего, кроме того, как что-то с треском внутри надломилось, вызвав полнейшую апатию.

Что делать теперь?

***

Несколько дней проходят в какой-то прострации, приложив меня к постели, из которой я почти не поднималась. Любая мысль угнетала настолько сильно, что щеки постоянно были влажные, а губы стали покусанные из-за сдерживаемых всхлипов.

Мама наведывалась ко мне довольно часто, не давая покоя завтраками и разговорами, которые я открыто игнорировала. Отец не заходил, только открывал дверь для мамы и намеренно запирал меня после ее ухода, каждый раз показывая, что я нахожусь здесь на его условиях.

В душе было паршиво, и мне требовалось время, чтобы прийти в себя. Мама усердно старалась вывести меня из подобного состояния разговорами, сидя на стуле у кровати с собранным обедом на подносе.

Она говорит, говорит и говорит…