Чужой среди своих 2 (СИ)

Не уверен, правда — действительно ли они так уж выделяются на фоне прочих коммунальных приматов, или это моё обострённое отношение выделяет их особенности, подмечая всякую мелочь из тех, что человек привычный пропустит, не обратив никакого внимания. Вероятнее всего, второе… и наверное, я смог бы со временем привыкнуть, притерпеться, сжиться…

… вот только не хочу.

Обронив несколько фраз, и каждый раз краснея и стесняясь неведомо чего, Лев быстро разговорился, вываливая на меня информацию. Не то чтобы мне это очень интересно, да и, мать его, время!

Вот только чувствую — надо. Своих детей у меня не было, но есть, или вернее, были, племянники и знание основ психологии. А сейчас, я хорошо это вижу, пацану надо выговориться, поделиться наболевшим.

Ну, опоздаю… но если его сейчас заткнуть, оборвать, напомнить о времени, то он может замкнуться, и не здесь и сейчас, со мной, а вообще и надолго. Может быть, я и не прав, но что такое несколько минут опоздания и толика не слишком фальшивого раскаяния перед Таней, по сравнению с тем, что вот этот мальчишка, излишне чуткий и эмпатичный, погрузится в себя?

Замедлив шаг, слушаю Льва, а тот рассказывает с жаром, перескакивая с тему на тему, и раз за разом возвращаясь к несовершенству окружающего мира.

— Прости, перебью! — останавливаю его монолог, — Я полностью с тобой согласен! Но! Вспомни, как ты сказал «Эти так, ПТУшники!» Понимаешь?

Остановившись, заглядываю ему в глаза, и Лев, будто споткнувшись, часто моргает.

— Не буду читать тебе лекции о гегемонии пролетариата, — чуть усмехаюсь я, — но неужели ты не можешь быть умнее этих самых гегемонов?

— Я… — задохнулся Лев, — в шахматы… и учусь нормально, а не как эти…

Он не находит должных слов, чтобы описать «Этих», но видно, и видно хорошо, что относится он к ним хоть и опасливо, но всё ж таки доминирует презрение и пожалуй, брезгливость.

— Я тоже, — чуть передразниваю его, — в шахматы, и учусь. Но есть ещё и социальный интеллект[39], понимаешь? Нет? Подумай!

— Если ты вот так вот, — продолжил я после короткой, но проникновенной паузы, — в случайном разговоре со случайным… не перебивай! Со случайным человеком говоришь «Эти», то подозреваю, при общении с «Этими», подобных раздражающих моментов — воз и маленькая тележка!

— Да я не хочу подстраиваться под них! — взорвался Лев, — Половина — животные, которые могут только срать, жрать и размножаться, выполняя самые примитивные работы!

— Не подстраивайся, — согласился я, продолжив идти в сторону школы, — но и поводов не давай!

— Легко говорить… — пробурчал он.

— Да? — отзываюсь, вложив в слова толику иронии.

— Я еврей, понимаешь? — он забежал вперёд, останавливаясь и заглядывая мне в лицо. Вид у Льва при этом такой, будто он совершил каминг-аут о своей гомосексуальности в прямом эфире.

— Ну, — кивая я, — вижу, и что?

— Это ты нормальный! — закатил тот глаза, — Ну и в школе ребята в основном тоже… А эти, примитивные, они же всех, кто не похож…

— А ты повода не давай, — перебиваю его, — и, думаю, дело не только в твоём еврействе, и даже, наверное, в первую очередь не в нём!

— Легко тебе… — горько усмехнулся он, растравляя душевные язвы, и, замолчав, начал замыкаться, а чуть погодя и вовсе замедлил шаги.

Остановился и я… вздохнул, и протянул ему руку, представляясь ещё раз.

— Моше, как Даян[40], — представляюсь ещё раз, — Но в паспорте Михаил.

— А… — открыл он рот.

— А как угодно, — пожимаю плечами, — не стесняюсь.

Я и в самом деле не стесняюсь. Отчасти потому, что… а что, собственно, в этом такого? Отчасти — это проверка на вшивость, и если человек триггерится на национальность, то лучше выяснить это сразу.

А отчасти — потому, что Те, Кто Надо, и без того знают о моём еврействе и, полагаю, поступление в университет мне будет осложнено вне зависимости от того, как я буду представляться. Засветились уже… поздно.

— А-а… — начинает тянуть Лев, — Ладно в школе! А на улице? Это ты сейчас, ну, с палкой…

— Да, — вздыхаю я, — надо было бросить, тогда бы, наверное, убегать не стали…

Лев открыл было рот, но покосился на мои кулаки с намозоленными костяшками, и заткнулся.

— Ну всё, давай! — невесть почему я подставил кулак, как после тренировок, и Лев не сразу, но сообразил, осторожно коснувшись его своим, — Пересечёмся ещё!

Кивнув ему ещё раз, взбежал по лестнице, придерживая на плече ценный груз.

— Та-ань… — осторожно сказал я, просовывая голову в приоткрытую дверь и обозревая повернувшихся на скрип одноклассников, — ты не поверишь!

Сделав нарочито завиральную рожу, я начал врать про то, что заблудился на дороге жизни, переведённых через дорогу старушек и снятых с дерева котят, которых скоро, как лётчики-истребители, буду отмечать, выцарапывая на руке их силуэты чернильной ручкой.