Чужой среди своих 3 (СИ)

Второй, молодой ещё мужчина, судя по вытертому, пузырящемуся на коленях спортивному костюму и свистку на нашейном шнурке — физрук. Нагловатый взгляд дембеля в окружении духов, выпяченный подбородок и все те мелкие, но характерные признаки главного петуха в курятнике, считающего мат, оплеухи и затрещины воспитанием, а «топтание» не только учительниц из тех, кто помоложе, но и учениц, своей естественной привилегией, платой за тяжкий труд педагога.

— Миша? — обратилась ко мне подошедшая женщина, вся какая-то полинялая, выцветшая. Большая, несколько старомодная брошка на увядшей груди, скромные серёжки-капельки и женские часы с тонким латунным браслетом положение не спасают, а смотрятся, скорее, некоторым диссонансом. Не старая ещё, но уже поплывшая, с изрядной проседью и усталыми, потускневшими, равнодушными глазами, она, кажется, из тех, кто живёт в привычной колее, приближаясь к конечной станции без раздумий и рефлексий.

— Ты же Миша, верно? — зачем-то сказала она, что показалось мне невероятно фальшивым. К чему это? У неё что, память как у золотой рыбки? Или это попытка начать диалог? Подковырка к «Миша-Моше» или что-то ещё? Не знаю… но такой примитивный подход не делает ей чести.

— Пойдём, — велела она, и я, будто на невидимой привязи, потянулся за ней, в сторону двухэтажного административного здания, стоящего чуть в стороне и несколько выбивающегося из окружающей его депрессии свежим ремонтом и несколько более живеньким дизайном. Мозаичный, дряненький портрет Ильича на стене, несколько мозаичных же лозунгов неопознанного мной авторства и прочее, такое же соцреалистичное, типовое и безвкусное, но да, живенькое…

Детей во дворе, несмотря на разгар летнего дня, почти нет, что, как по мне, несколько странно.

— Ребята у нас почти все кто в лагере, кто в колхозе, шефам помогают, — сообщила она, будто подслушав мысли. Не сразу понимаю, что лагерь, очевидно, пионерский… а то воображение очень уж быстро подкинуло соответствующие виденья.

Хотя, учитывая спец контингент детдома, то и пионерский лагерь, очевидно, с приставкой «спец». Ну а если нет… мне искренне жаль руководство пионерского лагеря, осчастливленного такими ребятишками, а ещё более — обычных, домашних детей, которые от отдыха с подобными соседями могут заработать травму на всю жизнь, и не только моральную.

— Да, меня Еленой Николаевной зовут, — спохватилась она, когда мы уже поднимались на второй этаж по широкой гулкой лестнице, — я завуч по воспитательной работе нашего детдома. Детдом у нас, конечно, непростой, сложные у нас ребята. Но коллектив замечательный! Директор старый коммунист, ещё Ленинского призыва[i]!

Рожу держу кирпичом, но представление директора то ещё… для тех, кто понимает. Понятно, что партийная иерархия в СССР перевешивает всё вся, но это… Возможно, это лёгкая фронда от педагогического коллектива к ставленнику-варягу, который, может быть, ранее руководил банно-прачечным комбинатом.

А возможно… возможно и всерьёз. Детдом специфический, и в ходу вполне может быть не теория Макаренко, а теория Маркса.

На стенах в коридоре много портретов, лозунгов, фотографии успешных выпускников, среди которых выделяется бригадир полеводческой бригады, работающий, как я понимаю, в родном шефском колхозе, и явно запойный, несмотря на молодость, тракторист с напряжённым какающим взглядом. Фотографий много, но все они примерно такие же, с ударниками, передовиками и бравыми ефрейторами мотопехоты, что, как я понимаю, для местных выпускников успешный успех.

Остановившись перед деревянной дверью, массивной даже на вид, и какой-то побитой, Елена Николаевна достала внушительную связку ключей на толстом металлическом кольце, и завозилась, открывая замки.

' — Однако, — мрачно констатирую я, проходя вслед за ней, — что значит, бывают эксцессы!'

Настроения, что и понятно, это открытие мне не прибавило. Не надо быть пророком, чтобы понять здешнюю обстановку, сравнимую, наверное, если не с зоной для малолеток, то по меньшей мере с очень неблагополучной армейской частью, притом с нехорошей поправкой в сторону малолетства и… скажем так, дефективности ряда учащихся.

Внутри тоже… обстановочка. Не знаю, как, и главное, зачем, но в просторном кабинете, забранном решётками, обстановка сороковых, если не тридцатых годов.

Помимо массивного, очень заслуженного стола, как бы не с дореволюционным стажем, и приставленного к нему углом стола попроще, здесь несколько шкафов и много полок, на которых преимущественно папки с документами. Но встречаются и книги, притом с закладками — несколько, я бы даже сказал, демонстративными.

Ленин? Серьёзно? Вот прямо читает? Ну-ну… Хотя… кидаю на Елену Николаевну быстрый взгляд и понимаю, эта может! Не то чтобы читать… скорее листать, а потом — цитировать цитаты, производя нужное впечатление на нужных людей.

Помимо мебели, в кабинете просто невообразимое количество портретов и фотографий — очевидно, знаковых для людей понимающих, но меня к таковым не отнести. Какие-то выцветшие человечки, некоторые из которых кажутся смутно знакомыми, а кто они, где они сейчас…