Чужой среди своих 3 (СИ)

Стулья все как один пожившие, из разных гарнитуров, каждый со своим характером, ревматичные колченогие инвалиды.

Стен крашены на высоту человеческого роста синей краской с вкраплениями разной мелкой дряни, а дальше — белёные, пыльные… и разумеется, наглядная агитация, грамоты, графики, вымпелы, таблицы и схемы, половина из которых, скорее всего, давно устарела, а может быть, изначально не имела никакого отношения к Трёхгорке.

Общее впечатление бедности, обветшалости и наплевательства… а ведь это Москва, одна из ведущих фабрик страны! Если же вспомнить станки конца девятнадцатого века, составляющие основу производственных мощностей, становится совсем грустно.

Какое там спасение СССР, какая перезагрузка и перестройка… Вот она, вся суть страны — обветшалая комната со старой разносортной мебелью, с покрывшимися пылью лозунгами и вымпелами, и похмельный начальник, выполняющий свои обязанности чёрт те как.

— Недели две точно, а потом, скорее всего, ещё столько же лёгкий труд, — отвечаю с печальным вздохом, стараясь выкинуть из головы несоответствующие моменту мысли, — и это в лучшем случае.

— Да тьфу ты… — начальство ничуть не фигурально сплюнуло в кадку с большим, разлапистым, но изрядно потрёпанным фикусом ветеранского вида, привыкшему ко всякому обращению, — одно к одному всё! Грипп, да скользота эта чёртова… работать некому, а тут ещё и ты со своей гитарой!

Виновато развожу руками и выскакиваю из кабинета, тут же врезавшись в профорга.

— О! Савелов! — нешуточно обрадовался тот, — Ты-то мне и нужен!

Не слушая ничего, он потащил меня в кабинет, схватив за больную руку.

— Саныч! Да мать твою! — вырвалось у меня.

— Ты у меня… — с угрожающим видом развернулся мужчина, выпятив редкозубую челюсть, и тут споткнулся глазами и выставленную вперёд забинтованную руку.

— Ах ты ж чёрт, — раздосадовано сказал он, поджимая губы, — вот незадача! Но ты это… с такими словами, да на старших?! Другой не посмотрит, и уши накрутит!

За каким-то чёртом затащив меня в кабинет, он долго и нудно сверлил мне мозг, выясняя, что именно я могу сделать для завода, пока бездельничаю на больничном? Ведь я же комсомолец… ах нет? А почему, к слову?

Комсомольская тема надоела мне так, что просто сил нет! Но я, не желая вступать ни в комсомол, ни в говно, упорно перевожу разговоры на личный конфликт с комсоргом, и, действительно, успел несколько раз показательно поскандалить с ним на публике.

— … щепу вытащили, — ною в ответ, не желая принимать на себя никаких обязательств и упорно не понимая разговоров о том, что я же советский человек, и вот в войну…

Это, к слову, тоже надоело, но всевозможные замполиты, как бы они не назывались, очень любят нажимать на такое. А ещё, пусть несколько реже — на давным-давно окончившуюся Гражданскую, военный коммунизм первых лет, и угнетённое положение пролетариата при царизме.

Разговоры о том, как много дала Советская Власть своим гражданам, ведутся, как правило, тогда, когда от человека что-то нужно, чтоб бесплатно, и притом с полным энтузиазмом. Ну или когда тебе что-то нужно от Советской Власти, будь то отпуск в положенное время, продвижение в очереди на квартиру и тому подобные блага, а Советская Власть, в лице конкретного начальника, давать тебе ничего не хочет.

Сразу заводятся разговоры о том, как в войну спали вповалку в окопах, о ржавой селёдке и куске дрянного хлеба в Гражданскую, и о том, что тогда никто не думал ни о каких благах. Всё это, разумеется, с подтекстом, будто требуя своё законное, ты предаёшь память павших в Борьбе за Это советских граждан. Все всё понимают, как правило… но когда с одной стороны работяга, а с другой — профессиональный демагог с обкатанными тысячи раз речами, да ещё и с репрессивным аппаратом, незримо стоящим за плечами, спорить бывает проблематично.

Ни петь, ни плясать, ни ещё каким-то образом участвовать в самодеятельности или оформлять стенды для фабрики, я не хочу вот ни капельки! Этому дай только волю, и нагнёт так, что ни вздохнуть, и всё это не через отгула и премии, а через сознательность советского гражданина и высокую честь, которую он, как представитель Партии и Общественности, решил мне оказать.

Вырвавшись наконец, заскочил к Петровичу, «порадовав» бывшего наставника. Впрочем, как бывшего… На разряд я сдал, и теперь, с официальной записью в трудовой, числюсь слесарем-наладчиком третьего разряда.

Но возраст… так что с одной стороны, я вполне самостоятельная рабочая единица, а с другой — Петрович отвечает за меня, как за несовершеннолетнего. Двусмысленностей такого рода у меня, в силу возраста и других факторов, полно, и, несмотря на декларируемую защиту детства, гнуть это дышло можно в обе стороны…

… и обычно гнут меня.

— Да ёб… — сморщился Петрович, узнав новость, с силой затянувшись и сплюнув табачную крошку, — ещё один! Серьёзно, иль так?

— Серьёзно, — снова виновато развожу руками, как и положено в таких случаях. Дескать, я бы с радостью (нет!) на родной завод, но вот обстоятельства…