У этого, кем-то уполномоченного мужичка, должность которого, запутавшись в многочисленных И. О. и сложных аббревиатурах, я так и не смог удержать в голове, всё ерунда. А точнее — всё, что касается нашего быта, и мелочные, по его мнению, придирки, встречаются возмущённым взглядом и гневной, хотя и несколько косноязычной, филиппикой.
— Ты не мужик, что ли? — попытался наехать он на отца, пытаясь выпятить куриную грудь, но выпятить получилось только животик и полы старого пиджака, — Тут работы на раз-два!
— Вон… — судорожное дёрганье лицом, заросшим рыже-сивой щетиной в мою сторону, — парень у тебя уже совсем взрослый! Что он, щепой не заткнёт щели? Руки есть, топор… да вон, соседи одолжат! Народ здесь хороший, душевный!
Народ, в лице, надо полагать, душевного алкоголика, синего от наколок и со справкой об инвалидности, о которой мы его, к слову, не спрашивали, и его немногим отличающегося кореша, закивал, скалясь во все коллективные двенадцать зубов. Они наслаждаются представлением, и, как я полагаю, вполне искренне считают себя людьми хорошими и душевными… и кто, сука, скажет, что это не так?!
— И неспехом… — продолжил И. О., за каким-то хреном показывая жестами, как он забивает щепу в щелястые стены барака, — До осени далеко ещё, а сейчас…
— Вот давай и заселяйся сюда, к душевному народу со всей своей семьёй, и неспехом, как настоящий мужик, приводи стены в порядок, — отбривает отец, и начинается долгий спор, в котором И. О. больше напирает на фразы типа «Да ты не мужик, что ли?», пытаясь развести «на слабо» отца и меня, апеллируя то к синим человечкам, то к бабкам маргинального вида, собравшимся на интересное.
Ордер у нас не вполне стандартный, как это часто и бывает в таких посёлках. Дают иногда не конкретную комнату в конкретном бараке, а — на усмотрение, по наличию жилого фонда и так далее.
Но это надо уметь читать, понимать, и — отстаивать своё понимание прочитанного. А у коменданта… или кто он там? У него своё понимание справедливости, фонды, макли, общественные квадратные метры на собственные блага и тому подобные штуки, известные всякому, кто сталкивался с подобной публикой не слишком уж краями.
' — Ломброзо', — мрачно думаю я, поглядывая по сторонам с невозмутимым, как я надеюсь, видом. Вероятно, я утрирую, желая видеть картинку, которая уже сложилась в моей голове, ну и отчасти — сейчас, в разгар рабочего дня, в бараках всё больше не работяги, а синие человечки с разного рода справками.
Позже, наверное, они разбавятся людьми хотя и не высококультурными, но всё ж таки, в большинстве своём, вполне нормальными. Надеюсь…
— Да чёрт с тобой! — сдался наконец И. О., — Я думал, ты мужик, а ты…
Разочарованный взгляд, демонстративный плевок на землю… но отца такой ерундой не проймёшь.
Через несколько минут, закинув вещи в грязную тележку, прицепленную к отчаянно тарахтящему трактору, мы вскарабкались туда же, и поехали навстречу новому будущему, медленно и плохо, спотыкаясь на каждой кочке и выбоине.
С высоты, хоть и небольшой, видно получше, и то, что я вижу, особо не радует. Бараки разной степени изношенности, бурьян, и свалки — те самые, стихийные, возникающие от свинства местных жителей и равнодушия властей к быту плебса.
По разные стороны — стройки, какие-то глубокие канавы, предназначенные, очевидно, для прокладки труб, но местами успевшие зарасти тиной и обзавестись лягушками. В целом — не самое плохое место для игры в «казаки-разбойники» и «войнушку», но жить…
К одному из бараков, ничем особенно не отличающихся от остальных, мы подъехали и разгрузились. Глушить двигатель тракторист не стал, и, поговорив о чём-то с местными, загрузил что-то в тележку, наконец-то убравшись.
— Вот, — рыже-сивый И. О. широким, несколько нервным жестом указал на барак. Почти тут же, нагнувшись, он нырнул в дверной проём, исчезнув в затхлом полумраке.
— Верка! — послышалось приглушённое, — Растудыть твою мамашу! Какого хера…
Дальнейшее так и осталось для нас тайной, но через пару минут И. О., вынырнув каким помятым, поманил нас за собой нервным жестом веснушчатой руки.
— Вот… — махнул он рукой, стараясь не глядеть на дебелую молодку лет тридцати, вставшую со скрещенными руками в коридоре, и сверлящую всех нас свирепым взглядом, — заселяйтесь!
— Нд-а… — сказал я, прикрывая за собой дверь, но повторяться, вслед за родителями, не стал. Чего уж там… и так всё ясно!
— Ничего, — вымученно улыбнулась мама, постаревшая за эти часы лет на пять, — не хуже, чем когда-то! Помните?
Они переглянулись с отцом, и мне стало почему-то неловко, а ещё — я понял вдруг, что могу сорваться от любой мелочи, а это — ну его на хрен…
— За водой схожу, — вызвался я, подхватывая ведро. Колонку нашёл быстро — благо, она по здешним меркам совсем рядом, всего-то в полусотне метров.
Делая вид, что не замечаю взглядов и шепотков, набрал воды, уже зная, что просто не будет, и что будут разговоры, разговоры… а потом проверки и провокации, по результатам которых ясно будет — смогу я жить в этом социуме?