Чужой среди своих (СИ)

А я что? Молчу! Я не знаю… не понимаю просто здешних правил игры. За каким чёртом нужно искать расположения простой медсестры, притом даже не моей?! Но мать в таком поведении не одинока, и значит… А чёрт его знает, что это значит! Мало данных…

У меня почти не осталось памяти тела, не считая всякого эмоционального мусора.

Помню прекрасно, где храню папиросы, как едко, нашатырно пахнет немытым старческим телом от пожилой соседки по бараку, мастурбацию на портрет гимнастки из «Советского спорта», и несправедливую двойку, поставленную мне в пятом классе училкой. Наверное, эти вещи хоть как-то облегчат мою жизнь…

Но знаете…

… как-то не хочется жить — вот так! А ведь придётся…

[i] Критики, рассказывающие, что в советской медицине всё было совсем не так, идут лесом! Автор в детстве был очень болезненным, повидал изнутри много поликлиник и больниц, и о состоянии советской (притом конца 80-х), а потом и российской медицины, может судить со знанием дела.

Глава 2 Отрицание-гнев-торг-депрессия-принятие

Стоя у поручня и крепко вцепившись в него, слезящимися на ветру глазами вглядываюсь в приближающиеся чёрные точки на горизонте. Постепенно точки приближаются, и можно рассмотреть весь посёлок, вытянувшийся вдоль огромной северной реки.

Есть несколько кирпичных или бетонных зданий, но преимущественно постройки деревянные, потемневшие от времени и северной погоды. В основном бараки — вытянутые в длину, низкие, приземистые, окружённые многочисленными выводками сараев, покосившихся заборов, поленниц под навесами и без, курятниками и Бог весть, чем ещё.

Дороги как таковой нет, просто некоторые территории сильнее других изуродованы гусеничным транспортом. Зелени в посёлке мало, и вся какая-то чахлая, хотя примерно в километре виднеется тайга.

Пароход, а вернее — самоходная баржа, проходит мимо посёлка, и перед глазами начинают проплывать штабеля брёвен, пирамиды сочащихся соляркой железных бочек, какие-то ящики и чёрт те что, притом немалая часть этого добра гниёт под открытым небом. Несколько минут, и баржа толкается боком в деревянный причал. Старые покрышки несколько амортизируют удар, но в ноги ощутимо толкает.

Сразу, как только закончилось движение судна, навалились запахи порта. Соляра, ржавое железо, машинное масло и смазки, древесины и прочего.

Наш багаж уже на палубе, и экипаж, чертыхаясь и пиная его, помогает выгрузить поклажу на причал, сколоченный из массивных серых досок.

— Осторожно… — в голосе мамы забота и паника.

— Да, конечно… — но мама цепко хватает меня за руку, и, хотя это не назовёшь здравой идеей, по трапу мы сходим вместе. Чем она может помочь в случае чего, не знаю, но видя её лицо, не спорю.

Оказавшись на твёрдой поверхности, я сразу берусь за багаж.

— Да погоди ты! — осаживает меня мама, снова хватая за руку, — Отца подождём! Да и рано тебе тяжести таскать! Помнишь, что врач говорил?

— Ладно, — соглашаюсь с ней, и, отпустив ручку огромного, много повидавшего фанерного чемодана, присаживаюсь на него и начинаю глазеть по сторонам, ощущая себя напрочь чужеродным элементом в этих декорациях.

Ждать пришлось недолго, и не успел я насладиться видами стоящей у причала баржи, перекуривающих трактористов и лохматого, не до конца перелинявшего кобеля, с деловитым видом обновляющего метки в нужных местах, как подъехал УАЗ «Буханка» вполне узнаваемого вида.

Отец, сидевший справа от похмельного вида водителя, выскочил наружу и заулыбался так, что мои губы невольно растянула ответная улыбка.

— Ну вот… — сказал он, подойдя и взяв меня за плечо, и в этой неловкой фразе было столько заботы и любви, что я обнял его, уткнувшись в чуть пыльную куртку, пахнущую ГСМ. После короткой заминки, отец обнял меня в ответ, и, прижав к груди, ткнулся подбородком в макушку.

Через несколько секунд меня отпустило и стало неловко. Завозившись, я высвободился из объятий, и отошёл на пару шагов, смущённо улыбаясь. Что это на меня нашло…

— Ну, вот ты и дома… — сказал отец, ещё раз улыбнувшись мне, и шагнул к жене. Они не целовались и не обнимались, а просто улыбались друг другу, но так, что стало разом неловко и очень хорошо.

— Кругаля дадим, — хрипло сказал небритый до самых глаз шофёр, закусывая золотыми зубами «Беломор», — Эти, из Леспромхоза, опять всю дорогу…

Сплюнув в окно, он выдал шикарный загиб, на котором иной филолог, специализирующийся на обсценной лексике, мог бы построить диссертацию.

Ползли долго, окольными путями и чуть ли не через весь посёлок, переваливаясь через ухабы и заползая в ямы. Пару раз водитель давал заднюю и искал объезд, темпераментно поминая некую общую маму трактористов из Леспромхоза, штурмовщину, встречный и поперечный план, и Ивана Алексеича, который совсем перестал мышей ловить!

— Каждую весну, ети их мать, одно и то же! — хрипло негодует колоритный водитель, весьма эмоционально хлопая по рулю татуированными руками, — Навигация открылась, и понеслась душа в рай! План у них, чертей, премии горят, а…