Чужой сын

Этот сухощавый белорус с хрящеватым лицом и вечно багровыми щеками и шеей подошел к окну и длинно и тяжело вздохнул. Где–то вдалеке на железнодорожной горке с грохотом ударялись вагоны, диспетчер через динамики разговаривал со всем околотком. От этого акустического пейзажа щемило сердце, как напоминание о близкой разлуке.

Мы вышли на крыльцо перекурить.

— Алексей от тебя не отстанет, — сказал дядя.

— Давай мы сначала доберемся, а там видно будет!

Я оплатил за квартиру Родиных на год вперед. Алексей тявкал в трубку смешные угрозы. Но чтобы навредить сыну, ему надо было оторваться от своей новой женщины.

Снова перестук колес о стыки железной дороги, и история вращается к незримой точке завершения. Опытный Дед переадресовал секцию почти к порогу его приграничного дома. Мы погрузили остатки нераспроданных вещей. И теперь бесчисленные станции и полустанки тянулись перед взором Сережи. Тогда железнодорожные секции свободно пересекали границы.

Через неделю простоев и вялой езды за окном секции поползли надписи на унылых зданиях вокзалов России. Привычные пейзажи одичания и нищеты. Нами двигали не внутренние силы, а внешняя необходимость, мы ехали не куда–то, а уезжали от чего–то. Никто не заметил нашего перемещения из одной точки земного пространства в другую. Впрочем, документы менее категоричны.

«…Гриша снял калитку и заколотил забор в ваш сад. Ничего не делает по дому, тоскует без Сережи. Открыл клетки, но кролики не разбежались. Они привыкли…

Не могу скрывать грусть. А говорить без сентиментальных интонаций трудно. И зачем? Что я вас люблю, вы знаете. Что без Сережи жизнь потеряла смысл — тоже. И то, что мы вряд ли увидимся — почти, несомненно. Мне плохо. В саду у Гены вы искренне предлагали увезти нас с братом. Но это невозможно. А уехать без него? Что станет с Гришей? В жизни есть смысл до тех пор, пока кто–то удерживает нас в ней.

Забыла поблагодарить вас за возможность попрощаться с Сережей.

…Шойман бесился. На днях военные с автоматами ворвались в бывший ваш дом. Новый хозяин разговаривал с рабочими. Они красят и клеят. Их хорошо было видно в окна веранды. Все перепугались, попадали на пол. Потом солдаты с фонариками лазили на чердак. Искали вас. Шойман приходил к нам. Ругался. Они перевернули все в доме.

…Если вы хоть немного считаете меня своим другом, напишите, как устроились».

35

Прошлое и настоящее соединяет пунктир десятилетия. Вдаваться в детали трудностей, с которыми я, Сережа и мои родители столкнулись в России, нет желания. Кто жил в этой стране, знаком со всеми прелестями неустроенного быта, чиновного произвола и скотства, с которым смирился русский человек, обременен ли он вельможными связями или, подобно нам, мнимыми свободами от всего. Всем было бы наплевать на еще одного маленького инвалида, если бы не энергия Родина. Он пристроил Сережу в интернат. Впрочем, со связями моего отца мальчик не провел там и дня.

Спустя годы для Сережи образ его воспитательницы сравнялся с грустным символом его матери. Что стало с Гришей, не знаю. Сначала нам было не до него. А потом тень его судьбы в нашей жизни смешалась с другими судьбами. Человек так устроен, он жертвует прошлым ради настоящего и будущего.

Рефрижераторная секция в товарном составе — это не пассажирский поезд, прибывающий по расписанию. Последние тридцать километров до Москвы я вез мальчика в электричке. Бросок в пятьдесят километров с другого вокзала в тот же день Сережа не выдержал бы. И я, пожалуй, тоже. Я позвонил бывшей жене.

Вика оказалась дома, ее родители и сын за городом. Она нашла нас на вокзале. Такая же луноликая, сутулая и с тяжелой грудью. Сентиментальная, как многие жители мегаполиса, она испугалась увечий Сережи. Решила, это мой сын, и всплакнула над моей незадачливой судьбой. Обликом «сами мы не местные» мы с Сережей представляли легкую поживу для жадных московских ментов, и Вика скорее увезла нас к себе.

В квартире с обновленными хризантемами на потолках, после ужина и обоюдных расспросов, Вика протянула брошюрку, доклад тогда будущего, а ныне покойного генерал–губернатора Лебедя, русскому парламенту о военных и гражданских потерях в Приднестровской войне.

— Ты следишь за тем, что там происходит? — рассеянно спросил я.

Сережа спал в бывшей нашей комнате. Во взгляде Вики появился хорошо мне знакомый у других женщин вызов одиночеству.

— Только в связи с прошлым, — она многозначительно посмотрела в мои глаза. Но не нашла в них ничего утешительного. — Они, в Думе, проигнорировали доклад!

— Кто бы подумал! — ответил я иронично.

— А ты изменился. Стал резче. И смелее, что ли…

Когда свидание снимает с долгой разлуки праздничные наряды, обнажается все, что делало ее обязательной.

— Завтра утром за нами заедет мой отец.

— Можешь не торопиться! Я чем–то еще могу помочь?

— Пока нет.