Corvus corone

«Мы — специалисты исследования, анализа и измерения, мы — хранители и постоянные проверщики всех алфавитов, таблиц и методов, мы — клеймовщики духовных мер и весов. Спору нет, мы — еще и многое другое, но первая и важнейшая наша функция, та, из–за которой народ нуждается в нас и нас охраняет, — это держать в чистоте все источники знаний. В торговле, политике и мало ли где еще оказывается по-рой заслугой и гениальным решением выдать черное за белое, у нас — никогда… Приносить в жертву любым другим интересам, в том числе интересам родины, любовь к истине, интеллектуальную честность, верность законам и методам духа — это предательство… Ученый, который в роли оратора, автора, учителя сознательно говорит неправду, сознательно поддерживает ложь в фальсификацию, не только оскорбляет органические законы бытия, он, кроме того, вопреки злободневной видимости, приносит своему народу не пользу, а тяжкий вред, он отравляет ему воздух и землю, пишу и питье, ум и справедливость и помогает всем злым и враждебным силам, грозящим народу уничтожением».

— Ну что, сильно сказано?

Вранцов молча кивнул.

— Врезать бы это в каждую кафедру, с которой наш брат выступает, в каждый стол, за которым сидит!..

Везенин внезапно остановился, задумался, потирая лоб, потом пробормотал; «Извини, я сейчас», — присел к столу и начал что–то быстро записывать. Воспользовавшись этим, Глаша перевела разговор на другое — стала расспрашивать Вранцова о семье, о новой квартире, которую он с удовольствием описал. Подробно рассказал, какая планировка, отделка, упомянул паркет, чешскую сантехнику в ванной, просторную лоджию и балкон.

— Завидую вашей жене, — вздохнула она. — Такие удобства и сама себе хозяйка в квартире. А мы вот с соседями.

— Да, не лучший вариант, — посочувствовал он. — А соседи хоть ничего?

— Как вам сказать… — усмехнулась она.

— Соседи как соседи, — отрываясь от писания, вклинился Везенин. — Стопроцентные «совки». На меня смотрят как на убогого, — мол, чего ж ты полжизни учился, а Витька–сантехник вдвое больше тебя имеет, хоть восемь классов едва одолел. Простой незатейливый взгляд на вещи. Против этого трудно возразить, не подвергнув всестороннему анализу всю нашу политико–экономическую систему. Так что здесь я пас. Но иудство их мне не по нутру. С этим я никогда не соглашусь.

— Что ты имеешь в виду? — поднял брови Вранцов.

— Я это так называю. Ларошфуко точно заметил, что предательства совершаются чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера. Вот такого рода предательство, слабодушное это иудство, я и имею в виду. Возьми ты нашего обывателя. Все–то он видит, все понимает, всему знает цену. Но чуть нажмут на него, и черное назовет белым, глазом не моргнув. Перед подлецом шапку ломает, боится и уважает его, а над честным человеком смеется: мол, не умеет жить. И ведь сознает, понимает, что есть истина, что добро, а служить готов злу. Вот и спроси его: «Зачем ты так?» Ведь нет же невыносимых условий, чтоб сволочью поневоле становиться, ведь не 37‑й же год?.. Не можешь в открытую со злом бороться, так перестань хотя бы поддерживать, перестань его уважать!.. Не тут–то было — слаб человек! А в результате эпидемия, да нет, пандемия всеобщего шкурничества и паскудства. «Бывали хуже времена, но не было подлей». Приходится вводить настоящий карантин. Детям уже не позволяем к соседям заходить. Мы им одно, а там внушают другое. Это как чума — лекарства нет, остается лишь надеяться на иммунитет да карантин. Конформизм — болезнь заразная и к тому же передающаяся по наследству…

— Жесткий у тебя подход, — покачал головой Вранцов.

— Приходится, — холодно сказал Везенин. — Ведь сказано было:

«Глупа тварь, гневящая Творца своего из угождения другим тварям Его».

Больным, конечно, сочувствовать надо, но детей слишком близко подпускать к ним нельзя.

Весь этот вечер Везенин горячо рассуждал и витийствовал, а тут у него появился какой–то другой тон: холодный, уверенный, хотя и горький при этом. И тон этот почему–то очень раздражал.

— А ты сам–то?.. — спросил Вранцов и запнулся, чувствуя, что обостряется разговор. Но договорил, беря в руки какую–то книгу и раскрывая наугад. — Говоришь так, будто сам этой «чуме» заведомо не подвержен. Сам–то неужто этим совсем никогда не болел?

— Нет, — твердо ответил Коля. — Никогда.

Вранцов смотрел в книгу и потому не видел, какое у него было при этом лицо.

— Уберегся? Или среди сплошь здоровых жил?

— Да нет, — спокойно сказал Везенин. — Среди очень даже больных. Потому и ненавижу эту болезнь, что насмотрелся.

— И как же тебе удалось?..

— Не знаю, — пожал плечами Везенин. — Наверное, иммунитет от кого–то из предков достался. Во всяком случае, моей тут заслуги нет. Как любой иммунитет — это дар природы. Мое дело лишь сохранить его и передать по возможности детям. Поэтому и стараюсь их оградить.