Cosmopolitan

Львовский сталкивает болтовню из ленты Facebook6 и историко-культурные ассоциации лирического субъекта, мотивированные равно новостной повесткой и дискурсивным опосредованием его bubble – пока коллеги квасили на могиле обстоятельного немецкого балабола (Канта) и по другим поводам. Россыпь small-talk Львовского намекает на дискуссию об адекватности колониального вмешательства большого государства в перманентный региональный конфликт, развернутый на территории соседа, она подменяет собственно художественное высказывание, но не этическое суждение – Львовский выстраивает поэтику информационного шума, воспроизводит коммуникативные ситуации, должные говорить сами за себя и создавать дискретную контекстную среду друг для друга, чтобы на поверхности дискурсов, в их хаотичности и бессвязности найти правду, которая не побеждает (в этом тезисе есть снятие поэтической ответственности перед реальной ситуацией), а просто остается, когда прочее уже разбазарено (так остраняется сама техника создания текста «Чужими словами», конструкция которого позволяет найти эскапистские языковые ниши для художественного высказывания). Таким образом, текст Львовского предполагает герменевтическую парадигму чтения, критическое внимание по отношению к поэтическому тексту, продуцирующее этическую и/или эстетическую интерпретацию прочитанного. Поэзия Костылевой склоняет скорее к противоположному герменевтике критическому жесту, к тому, что Сьюзен Сонтаг называла эротикой искусства7. Костылева не использует готовую поэтическую модель, одну из политически ориентированных постмодернистских техник; ее поэтика предполагает создание ситуации чрезвычайного положения, когда эмансипаторное поэтическое высказывание не может не обладать политической прагматикой. Задача читателя заключается в том, чтобы найти точки разрыва распадающегося ежеминутно мира, через которые образность источается во внешнюю реальность, распознать перформативную риторику ее текстов.

Метод Костылевой, ее модернистское сопротивление продуцируют поэтику, эмансипирующую метафорическою образность, интимные интонации и – лирического субъекта. Читая тексты сборника, мы можем не вполне понимать «что», не в точности представлять «как», но всегда чувствовать «кто» говорит. Поэтические тексты оказываются документализацией невозможного экзистенциального опыта субъекта, наблюдающего будто сквозь прозрачный стеклянный занавес собственное художественное воплощение. В бликах стекла он различает исчезающие объекты обыденной речи, политического дискурса, социального насилия, в просветах – пустоту образов, создающих априорную иллюзию метафорического пространства. Несмотря на эфемерность опыта, лирическая пустота не истощает, не дезавуирует субъекта, она делает доступным опыт чувствования диалектической негативности литературы, уничтожающей эмпирическую реальность, инерционную дискурсивность, не предлагая взамен ничего, кроме цельных фрагментов опыта, существующих в препарированных условиях художественного.

Елена Костылева пишет актуальную поэзию, звучащую метафизически. Она смешивает, кажется, с трудом сводимые техники и методы письма, сочетая искренность и концептуальность, интимность и цитатность. Поэзия Елены Костылевой перестраивает не сам дискурс, а условия существования (лирического) субъекта в дискурсе. Наведенная резкость образов, их откровенность переопределяют чувственную ориентацию читателя в моменте. Модернистская атональность, часто воспринимаемая как режим аффекта, служит для Костылевой полем глубокой рефлексии, тонкой поэтической работы, автофикциональных инсайтов. Ее лирика, подобно звуковому потоку, переводит наши обыденные представления, свойственные нам способы репрезентации, нашу знаковость и дискурсивную зависимость, в комплекс сил и ощущений – не расщепляющих реальность на эскапистские уголки и лоскутки, а представляющих мир и дискурс как таковые.

Дмитрий Бреслер

«мы с тобой как не может кончиться воздух…»

мы с тобой как не может кончиться воздух
как вещество материи бесконечно
движение дней непрестанно как света движенье
                             ты
входишь как солнце

я говорю            о

                           о твои жерла
я опою эту свою жажду
я воскурю жертвенное без жертвы
как это уже было однажды

прикосновение            к

                                      жерлу вулкана
сегодня война, а переговоры завтра
кровь как война одна

                                     доброго ранку

это ни ожидаемо, ни внезапно

«Еще до войны…»