Cова Минервы вылетает в сумерки. Избранные философские тексты ХХI века

В строительство миро-здания без природы, чувственности, Д/д/ уха и С/с/убъекта, из материала мышления, языка, знака и дискурса, в вытеснение фюзиса логосом, реализма и эссенциализма реляционизмом и текстуализмом, или, другими словами, в победу структуралистской парадигмы над субстанциалистской внесли вклад все ведущие течения мировой культуры. Чтобы не быть голословными, остановимся там, где мы можем сделать это с наибольшим правом – на России и где сражение началось со взятия ключевого бастиона предметно-чувственного восприятия мира – искусства. Символом его закрытия и открытия «эпохи ничто» стал «Черный квадрат» К. Малевича. Это крик о небытии в красках. Осадными орудиями в борьбе с предметностью и образностью были так называемые формальные методы и футуристическое мировидение. «Выньте душу из груди // Наступил конец для чувства // Начинается искусство», – били прямой наводкой по классическому реализму их носители. «Долой слово-средство, да здравствует Самовитое самоценное Слово», – провозгласил Велемир Хлебников. Литературное произведение, вторил ему В. Шкловский, «не вещь, не материал, а отношение материалов». Всемирно известная «Морфология сказки» В. Проппа (1928 г.) положила начало структурному анализу текстов вообще. Позднее, не меньшее влияние получили идеи рассмотрения текста как первичной реальности гуманитарного познания в работах М. М. Бахтина и в Московско-тартусской школе Ю. Лотмана. Отталкиваясь от естествознания, принципиально новую модель мира «с организационной точки зрения» предложил А. Богданов. Его тектология как «общее учение о нормах и законах организации всяких элементов природы, общества и мышления» стала фундаментом системно-структурной методологии на долгие годы. Историческая справедливость требует сказать, что непосредственно в языкознании пионерской в плане становления новой парадигмы была раскритикованная И. В. Сталиным яфетическая теория языка Н. Я. Марра. Будучи фактическим аналогом языковых игр, она грозила перерасти в обще-концептуальный структурализм на советско-российской почве. И наконец, на излете первоначального структурализма, в период его трансформации в постструктурализм и деконструкцию, мы видим не просто теоретическое, а переросшее в социально-практическое, системомыследеятельностное движение-школу Г. П. Щедровицкого. Если первоначально его теоретизирование направлялось пафосом борьбы с «натурализмом», объективно существующей предметностью в пользу возвышения субъекта, то в апогее на первое место вышло обоснование самостоятельной, самоценной роли мыследеятельности и текста. «По сути дела не человек мыслит, а мышление мыслит через человека. Человек есть случайный материал, носитель мышления. Мышление сегодня по случаю паразитирует на людях и двигает людьми. Мышление овладевает людьми. Это надо чётко понимать и рассматривать мышление и деятельность как особую социокультурную субстанцию… Трактовка мышления как эманации человека и человеческого сознания есть, по моему глубокому убеждению, величайшее заблуждение европейской истории. И это то, что сегодня делает нас идиотами и мешает нашему развитию».[71] Радикальное отрицание истории философии и философии как таковой, дошедшее до отрицания науки, виной которой является связь с материальностью, что она всё ещё «естество-/по/знание», и замена их чистой игровой мыследеятельностью – «миром Каста-лии», доведение до предела формальных принципов рассуждений, переходящее в анализ текстов и рассмотрение коммуникации как автономной реальности, позволяет считать Г. П. Щедровицкого виднейшим представителем структурно-лингвистического поворота в его наиболее зрелой стадии радикального (де)конструктивизма.