Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю

Молодые рабочие 1930-х не смогли увеличить объем своего свободного времени хотя бы на один час, как формально было закреплено в трудовом законодательстве. Обследования 1933 года показали, что за десять лет, с 1923 года, ничего не изменилось. Мужчины по-прежнему отводили на развлечения и бездеятельный отдых, на учебу и самовоспитание примерно 4,5 часа в день, а женщины – 3,5 часа. При этом бездеятельный отдых стал занимать у молодых рабочих больше времени, чем у людей старших возрастов709. Таким образом, правовые нормы не смогли в условиях формирующегося большого стиля даже в мирное время, не говоря уже о периоде Великой Отечественной войны, гарантировать расширение приватной сферы. Время, которое человек проводил вне производства, практически не увеличилось с середины 1920-х годов. Причиной тому было и явное усложнение условий повседневной жизни в 1930-е годы, в особенности для рабочих. В 1931 году их доля в городском социуме резко возросла, в Ленинграде, например, она достигла почти 57 %. При этом в годы двух первых пятилеток пролетариат пополнялся в основном за счет крестьян. Они с трудом адаптировались к требованиям жизни в большом городе, к его культурно-бытовым практикам. Среди рабочих крупных промышленных городов к началу 1930-х годов усилились контакты с родственниками из деревень. В 1925 году «связь с землей», как писали статистические источники того времени, поддерживали примерно 15 % рабочих, а в 1931-м – более 50 % всех тружеников промышленного производства. Это не только замедляло процесс самоидентификации новых молодых горожан, но и отрицательным образом сказывалось на городской среде в целом. Ее устоявшиеся нормы подвергались стихийному давлению крестьянской культуры. Но более сильное воздействие оказывала культурная политика советской власти, влиявшая не столько на объем, сколько на структуру и содержание свободного времени горожан.

Красный Пинкертон вместо Лидии Чарской

Большевики, конечно, не собирались запрещать такую привычную форму досуга, как чтение. В начале XX века оно стало нормой в среде прежде всего столичного пролетариата710. Однако новое поколение рабочих, начало культурной социализации которого совпало с первым послереволюционным десятилетием, не имело еще устойчивой потребности в книге. Отчасти это объяснялось групповой молодежной психологией, а отчасти – культурно-бытовой ситуацией военного коммунизма с характерными для него лозунгово-театрализованной агитацией, массовыми митингами, шествиями. Молодежь легко заражалась стилем «красноармейских атак», превалировавшим в духовной жизни Советской России 1918–1921 годов. Даже в начале 1922 года газета «Красная молодежь» писала: «Рабочая молодежь еще мало знакома с книгой, еще не научилась обращаться с нею, любить ее и ценить ее»711.

Чтение как вид досуга в начале 1920-х было присуще части рабочей молодежи, втянутой в общественную жизнь и, естественно, читавшей в основном книги политического характера. Комсомольские активисты считали, что этот вид литературы больше соответствует времени. Один из них, отвечая на вопросы анкеты, предложенной осенью 1921 года слушателям политшкол Петрограда, отметил, что знаком со многими книгами по истории и теории юношеского движения, а «по билитристике читал почти всех классиков, но интирисуется политикой, а не билитристикой»712 (так в источнике. – Н.Л.). Библиотеки рабочих и комсомольских клубов, которыми пользовались молодые люди из пролетарской среды, были заполнены агитационной литературой. Но и в данном случае выбор был невелик. Обычный набор предлагаемой литературы включал речь В.И. Ленина на III съезде комсомола, «Очерки по истории юношеского движения» Г.В. Чичерина, «Штурм отжившего мира» – сокращенный вариант книги Дж. Рида «Десять дней, которые потрясли мир», «Азбуку коммунизма» Н.И. Бухарина и Е.А. Преображенского713. Кроме того, традиционно юношам и девушкам предлагалась для чтения антирелигиозная литература, прежде всего сборники «Комсомольское рождество» и «Комсомольская пасха». Они привлекали молодежь легкостью изложения и грубоватым юмором. Газета питерских комсомольцев «Смена» писала в 1923 году: «Книжки против попов ребята берут нарасхват»714. Правда, относительно серьезная атеистическая литература, как, например, «Библия для верующих и неверующих» Ярославского, оставалась невостребованной. К ее прочтению, как показал опрос учащихся одной из ленинградских политшкол в 1924 году, оказался подготовленным лишь один молодой рабочий, выходец из семьи священнослужителя715. Ему была понятна терминология книги, ее полемический строй. Основная же масса молодых рабочих довольствовалась агитационными брошюрками и журналом «Безбожник у станка».