Cовсем немного дождя

Можно ли со стопроцентной уверенностью утверждать, что мы знаем кого-либо настолько, что готовы поручиться за него, как за себя? А себя-то мы знаем?

Каждый в любой момент может превратиться в шкатулку неожиданностей.

Людовик не ожидал, не мог предугадать того эффекта, который на него произведет маленькая девочка. Он никогда не знал маленьких девочек. Тридцать лет бесплодного, с безрезультатными попытками стать родителями, брака отвратили от их дома всякое чужое детство. Вдовея, занимаясь виноделием, вращаясь в свете среди лощеной публики, предаваясь богемным страстям, он утратил всякую связь с обычным течением жизни. Потом случилась история с Камилой, ставшей его Миланой, у которой такой забавный трёхлетка Джуниор. Готовый мальчишка, поселившийся в его доме. Сначала он долго присматривался к нему, примерялся, изучал и сам не заметил, как привязался и захотел иметь свою «стаю» – «стаю» с Миланой и Джуниором.

И вот он стоит на заднем дворе своего дома, отслеживает выгрузку новой партии вина, греется под ласковым солнышком, и тут на него с одной стороны несётся щенок Джуниора, а с другой вылетает розовый комок с криком: «Лила! Лила!» Они встречаются практически под грузовиком, и щенок напрыгивает на розовое нечто, что тут же начинает валиться назад. Людовик даже не понимает, каким волшебным образом он ныряет под колёса, и в последний момент успевает подставить ладонь под шапочку с пушистым помпоном. Щенок тут же облизывает повернувшееся к Людовику хохочущее личико крошечной девочки. Людовик стоит на коленях в весенней пыльной грязи, неловко вытянув перед собой руки, некрасиво отклячив зад, и блаженно улыбается этим золотым прозрачным бровкам. Когда он выбирается из-под машины, прижимая спасённую драгоценность, на него смотрят две пары глаз: удивленные Джуниора и полные отчаяния – молодой белокожей, рыжеватой женщины.

– Простите! Я так виновата! Ханна только научилась ходить, я и не ожидала, что она так побежит к собаке!

– Это не собака. Это Вилли. – Мальчик, насупившись, рассматривает незнакомцев.

– Да, Вилли. – Стефания опускается на колени и гладит непоседливого щенка. – Там, где мы жили, была похожая собачья девочка. Взрослая, спокойная. Лила.

– Я знаю Лилу! – с вызовом заявляет мальчишка.

– Знаешь, да. Они с Ханной очень дружили.

Стефания хочет забрать дочь, но та совершенно сосредоточена на новом большом человеке: эти усики щеточкой, эта клиновидная маленькая бородка, колючая и мягкая; маленький пальчик трогает, исследует, пуговка носика морщится, втягивает воздух, тыкается в щеку мужчины: пфух!

– Она вообще ничего не боится? – Людовик переводит изумленный взгляд на мать. – Вы Стефания, как я понимаю?

– Да. Извините. Странные обстоятельства знакомства. Давайте я ее заберу.

– А, пустяки. Это было очень весело. Но теперь мы все в пыли. Идемте в дом, продолжим знакомство там.

Людовик возглавляет шествие и, не выпуская Ханны из рук, проводит всех по длинным галереям в парадную часть дома. Стефания на ходу завязывает разговор с мальчишкой и в два счета добивается его расположения, грамотно и умело расхвалив породу и воспитание Вилли.

Можно считать, что мужчин они покорили. Осталась непредсказуемая Милана, вульгарная девица из бокса, она же тихая скромница в ситцевом сарафане на дне рождения Яна, теперь – хозяйка виллы одного из самых богатых людей острова. Ну-ну.

Без верхней одежды, умытые и довольные, все они для продолжения знакомства пили какао с печеньем в столовой под заботливое ворчание Инги:

– И что, дитё на холодный пол пустите? Ковёр надо настелить. Вилли тоже надо объяснить, что на таких маленьких девочек прыгать нельзя… Бу-бу-бу, бу-бу-бу…

Людовик весь лучится, шутит, не поймёшь, то ли он всегда такой блаженный, то ли еще что…

– Ничего себе, пир устроили! – Милана врывается внезапно, вся в коже, с мотоциклетным шлемом на локте.

Обнимает и целует сына, щекой касается щеки Людовика, жестом просит у Инги и себе кружку. Всё это на ходу и в одном порыве. На второй волне движения, где стол, стул, печенье, какао, она обращает все своё внимание на Стефанию с Ханной.

– Я рада вам, чудесные девчонки! Я подумала, вам подойдёт комната возле спальни Джуниора. Малышке нужно тепло – проще подключить одну комнату к отоплению, чем прогреть флигель. Да, Людо? – Людовик пожимает плечами, и становится понятно, кто тут главный. – Так, Стефания, ты же в институте работаешь? У меня есть одна идея, и я хочу воспользоваться твоими знакомствами. Поболтаем вечером? Да? Всё, я убегаю! Всем пока!

Милана всех без разбору обняла, Ханну даже понюхала.

– Джуниор, да ты ведь уже взрослый парень у меня! Присмотришь за этой розовой пуговицей, сынище?

Сынище зарделся, выгнул грудь колесом и скосил глаза на Людовика. Людовик подтвердил: вырос, еще как!

Стефания просто зависла: кивала, когда у неё что-то спрашивали, и думала, где же в этом урагане ей следовало быть то ли приятной, то ли приемлемой?

В целом же всё складывалось самым приятным образом: все к ним были добры и внимательны настолько, что Марте еще пришлось побороться за право заниматься внучатой племянницей; хозяйский сын проявил себя настоящим маленьким мужчиной и взял Ханну под свою опеку; комнату им выделили небольшую, но светлую и в теплой части дома. Единственное возникшее затруднение было связано с тем, что Ханна ни за что не понимала разницу между ее любимой Лилой и щенком Вилли. Лила, четырехлетняя взрослая собака, к маленькой девочке относилась как к объекту заботы: была ей и нянькой, и пастухом, и безропотной игрушкой. А Вилли, полугодовалый щенок, видел в Ханне ровню, партнера для своих игр, тут же наскакивал на нее, сбивал с ног, опрокидывал. Малышка была счастлива от этого внимания – хохотала, провоцировала общение и никак не замечала озабоченности взрослых.

Людовик не стал терпеть ненужной нервозности в своем доме и отдал Марте распоряжение найти кинолога для воспитания щенка. Кроме того, ей еще надлежало к вечеру подготовить комнату для новых обитателей виллы, а Ханна, устав от людей и впечатлений, раскапризничалась, и спать ее было не уложить, и на руках ей спокойно не сиделось. Да, безусловно, удача шла рядом со Стефанией – всё будет решено в срок и без ее усилий, ведь тетке не занимать выдержки и организаторских способностей. Чуть меньше суетиться самой, чуть больше принуждать всех бегать вокруг себя – дамы с младенцем на руках.

В институте, как и во всем городе, царили размеренная жизнь и оживленное предвкушение первого дня весны. Для жителей тропического климата радость весны не в ароматах зелени, солнце и пении птиц. Весна в вечнозеленых краях случается в каждом сердце – она отмеряет начало нового счастливого витка жизни. Островитяне обметали паутину с корзин для пикника и инспектировали вина в винных погребах – подготовка к празднику не обходила стороной ни один дом. Сегодня звучало так, как только и может звучать сегодня, не знающее своего завтра.

Стефания вглядывалась в лица прохожих на улице, прислушивалась к разговорам в деканате и коридорах, спрашивала своих студентов об их ближайших ожиданиях и планах на будущее. Встречала лишь бытовую задумчивость, интеллектуальную отрешенность да ликование молодой крови. Как же это оказывается забавно – наблюдать за своими чувствами, чувствами человека, знающего то, что еще почти никто не знает. Знать страшное – и не бояться. Испытывать уверенность в своих силах – и быть бессильной кому-либо помочь. Что делает ее молчание: продлевает нормальность или усиливает неизбежность? Скоро всё изменится. Интересно, какой процент населения острова привит контрабандной вакциной? Один-два или десять? Какой силы будет вирусная волна и как они справятся?

Молодая женщина понимала, что ее восприятие извращено воспитанием в доме ученого-вирусолога. Выросшая посреди постоянных разговоров о возможностях, угрозах и перспективах новых разработок, она ощущала себя фигурой в очередном интерактивно развернутом сценарии. Она не моделировала ситуацию, не управляла событиями, но оставалась не вовлечённым в процесс наблюдателем. Люди, занятые своими мыслями и устремлениями, двигались вокруг нее, разговаривали, задавали вопросы, улыбались или были сосредоточенны. Еще совсем недавно они являлись частью ее жизненного пространства, а сейчас, в этот момент, она утрачивала чувство тождества с ними, погружалась в мутную воду отчуждения, выискивая в лицах признаки прощания. Что станет с тобой? А с тобой? Будешь ли ты завтра?

Стефания с трудом, преодолевая тяжесть на сердце, то и дело сглатывая тугой комок в горле, провела пары. Ее преследовал образ мамы, опутанной проводами и трубками, – сознание примеряло эту картинку практически на каждого, с кем ей приходилось завести разговор или на ком задержать внимание.

Окно Кристиана было безлико и безмолвно. Она радовалась, что парень в безопасности, с родными, и в то же время ей страстно хотелось элементарного человеческого тепла: простой физической близости, основанной на доверии, многообещающей недосказанности, моменте, скрепляющем двоих в одно, свободное от пустот одинокости. На чужой земле, великодушной, но самодостаточной, Стефания встретила в Кристиане зеркало, отразившее и принявшее ее женскую сущность. Впервые она чувствовала себя цельным, законченным созданием – в ней было всё. Она не думала о любви, о привязанности, не испытывала печали. Кристиан проявил ее недостаточность, и без него ощущение полноты становилось недостижимо. Будто человеку с врожденным дефектом подарили недолгую возможность полноценности, а потом отняли ее – до этого момента он был абсолютно приспособлен к своей реальности и жил вполне хорошо с осознанием несбыточности мечты. Мечта моргнула и оставила после себя зияющую дыру. Было бы слишком большой честью назвать Кристиана тем, кто пробил в ее выстроенной жизненной конструкции брешь, но чувством непрекращающегося ноющего голода он ее обеспечил.