Cовсем немного дождя

Она попрощалась с Лоренцо.

Лоренцо в ответ мягко улыбнулся, взял её чемодан и направился к узкой лестнице парадной – бабушка с дедушкой не говорят по-английски, он хотел бы помочь.

Они только начали подниматься, друг за другом, как с четвёртого этажа посыпались мелкие шарики торопливой итальянской речи; бабушка, наверное, бабушка, подумала Марина, свесилась через перила, размахивала руками, словно дирижировала их подъемом.

Лоренцо нырнул головой в лестничный просвет, продолжая подниматься, парировал, смеялся в неудобном этом положении.

В лавине словесного пинг-понга добрались до квартиры.

Её обняли как родную.

Лоренцо обняли за щеки, целовали как ненаглядного.

Дедушка величественно ожидал в кресле. Говорил навстречу шершавыми шариками, махал руками, порывался встать, хватался за поясницу.

Лоренцо поднёс своё лицо к дедушке и был ненаглядно целован.

Ей трясли руку, держали руку, похлопывали руку. Мягко удерживали.

Здравствуйте, говорила она.

Я пришла снять жильё, говорила она.

Я только на три ночи, всего лишь…

Лоренцо переводил. Лоренцо переводил глаза с неё на них, смеялся, был счастлив. Извинялся за темперамент, обещал покой, но знакомство с человеком, которого впустили в свой дом, должно состояться. Это неизбежно. Но это немного и его дом – ему подарят эту квартиру, когда он напишет кандидатскую по Ватикану, но он ещё не решил, идти ли в магистратуру, может, так всегда и проживет с родителями, но это не так страшно, как разочаровать бабушку и дедушку, ведь они им так гордятся…

Она положила свой паспорт на стол возле дедушки. Он его схватил, чтоб нарисовать в воздухе круги, бросил обратно. Бабушка раскрыла – белло, белло.

Синьора одна?

У синьоры есть муж?

Есть дети у синьорины?

Живы ли родители?

Как они терпят без внуков?!

Лоренцо разводил руки, извиняясь, бессильно.

Она была одурманена этим гамом, сбита шквалом эмоций.

Она любовалась. Любовалась этой семейной сценой, этим неловким румянцем Лоренцо, потоками любви и гордости, изливаемыми бабушкой и дедушкой, взаимным уважением и теплотой…

В этом что-то есть – быть такой пустой, такой холодной, такой безучастной…

Лёгким облаком подняться над своим уставшим, бессильным, нарыдавшимся телом и тихо любоваться чужими, такими прекрасными, искренними отношениями.

Синьорина ужинает сегодня?

Синьорина сегодня спит.

Она закрыла дверь. Повесила свое пальто на плечики в прихожей. Обошла уютную квартирку. Налила стакан воды и вышла с ним на маленький балкончик. Села на плетёный стул, колени уперлись в ажурное ограждение. Следила за тем, как зажигаются огни в доме напротив, как ходят кукольные фигурки, бегают дети, разгораются экраны телевизоров, переругиваются из окна в окно хозяйки…

Надо, наверное, посмотреть телефон. Не хотелось. К своей жизни – не хотелось.

Внизу просигналила машина – под балконом стоял Лоренцо и протягивал в вытянутой руке корзину.

Она кивнула головой.

Лоренцо извинялся, он понимает, как синьорине надо отдохнуть, но это всё дедушка – о женщине, которая плакала, кто-то должен позаботиться! Это вино с виноградников троюродного дяди, сыр из сыроварни племянника дедушки, хлеб испекла бабушка, виноград – самый прекрасный виноград! Синьорина понимает – здесь очень много любви!

Ей тоже захотелось взять его лицо в руки, поцеловать в обе щеки – коснуться этого мальчика, чтоб немного, самую малость, стать частью большой семьи.

Она улыбнулась.

Она взяла корзину.

Коснулась рукой сердца – спасибо, Лоренцо, тебе, дедушке, бабушке…

Закрыла дверь. Села на пол, раскидав ноги вокруг корзины. Ревела.

Она бы обязательно сошла с ума с такими родственниками.

Она бы задохнулась в их любви, ожиданиях и участии.

Она бы уехала от них на край света, как только смогла бы.

Она бы не смогла, не снесла бы этой ответственности за их счастье видеть её счастливой!

Она бы, она бы… Она бы никогда не была такой одинокой?

Я – одинока?

Вот, взяла в руки телефон, листала вызовы и сообщения. Звонила мама.

Может она рассказать маме о своей пустоте?

Что ответит ей мама?

Что ей уже тридцать четыре и пора научиться строить отношения?

Что стрекозье время растрачено и…

Нужна ли мне для этого мама?

Для этого у себя есть я. Сама.

Я сама сегодня ушла.

Ушла потому, что…

Потому что, когда проходит стрекозье время, очень трудно доверять. Очень трудно доверять кому-то, и всё меньше доверия к себе. Когда ты всё же доверился, обнажился, вложил свою мякоть в чужую раковину, а потом оказалось не то, что казалось… Чувствуешь себя таким дураком.

Дура. Дура, что реву. Дура, что обидно. Сама ведь в чем-то ошиблась.

Она вытащила салфетку из корзины, промокнула лицо, выжала нос, набрала воздуха и встала рывком.

Интересно, виноград мытый?

Мыла виноград, резала сыр, ломала хлеб, и хрусткая верхняя корка откалываясь, разлеталась по всей кухне.

Смотрела на вино.

Хочется?

А если напьюсь и буду звонить ему, подругам, и рыдать, и жаловаться, и…

Что там ещё делают в кино пьяные женщины?

Она поняла, что ещё ни разу в жизни сама не открыла ни одной винной бутылки.

Нужен штопор.

Был штопор и было ситечко, через которое она наливала вино, будто заварной чай: пробку раскрошила всю.

Выключила свет. Села на балконе. Пила вино. Ела хлеб, столько и такого вкусного хлеба она никогда не ела! Она ела сегодня? Сыр и виноград, м-м-м… Смотрела кино про чужую жизнь.

Нехорошо?

Хорошо. Так хорошо!

Вино было терпким. Она никак не могла допить первый бокал.

Все ещё никому не хотелось звонить.

Зато очень, очень хотелось спать.