Crazy

Мама, как обычно, обиделась. Странные люди. Стоит сказать правду, они обижаются и прячутся на кухне. Ладно, пусть. Она там, пока обед мне готовит, немножко остынет, а я тем временем тоже… остыну.

Я забралась с ногами на диван, укрылась пледом, взяла в руки книжку. Детектив. Для отвода глаз. Я его дня два как прочитала. Но если мама в комнату заглянет, не надо будет оправдываться, почему лежу с глазами в потолок.

Наши в классе все уже влюблялись. Хотя бы по разу. Юлька, вот, дважды. Первый раз ещё в четвёртом в Колесникова. А в прошлом году в Гришу Сырцова из одиннадцатого. Он ей конфеты покупал, цветы.

С Колькой они не целовались. Просто ходили вместе в школу. А с Гришей — о, д-а-а! По взрослому. Юлька визжала: «Супер, круто!» Пока Сырцов не стал ей про секс намекать. А Юлька не дура.

Я представила рыжего мальчика из парка. Как он смотрит, как улыбается. Потом обнимает меня за спину, наклоняется, наклоняется…. Касается своими губами. Я даже губы трубочкой вытянула. Такой хоботок у слоника. И глаза закрыла. Сердце в голову заскочило, снова стало жарко, непонятно.

И я заревела. Губы втянула и заревела. Тихонько, чтобы мама не услышала. Потому что crazy. Потому что никогда он меня не поцелует. Ни-ког-да. Из-за микробов. Я из-за них вообще, наверное, замуж не выйду. И друзей у меня, кроме Юльки, никого не будет. Юлька и ещё мама. Я вырасту, мама станет совсем старенькой, умрёт. Останется одна Юлька. У неё родятся дети, внуки. Она ведь не боится целоваться с каким-нибудь Гришкой. И до меня ей никакого дела уже не будет.

Так я промучилась до обеда. А после взяла чистый лист бумаги, большой, формата А2, краски, воду, кисти с палитрой и начала рисовать.

Рисую я… Неплохо, в общем, рисую. Меня папин друг, дядя Вова, научил. Он профессиональный художник. Мы с ним ещё в Индии начали заниматься и сейчас иногда встречаемся.

Вот удивительно: чистый лист бумаги и вдруг — совершенно живая девочка. Идёт по тротуару. Под зонтом. Совсем одна. Тёмненькая такая. И дорожка перед ней тёмненькая. Зонт что надо — огромный зонт. На него с неба валятся цветы. Много всяких: ромашки, васильки, маки. Яркие, красивые, живые. Сыплются, бьются о чёрную ткань, отскакивают и падают по бокам. А она идёт по своей серенькой дорожке. Совсем одинокая.

Грустная картинка. Это про меня.

* * *

Назавтра я специально пошла в школу не через парк. Потому что полночи не спала, представляла, как ОН утром выйдет прогулять своего пекинеса — они же обязательно утром выгуливаются — и встретится со мной. Мы познакомимся, начнём разговаривать…

А вдруг он попросит подержать своего пса? Или захочет меня взять за руку. Нет, это, конечно, бред: незнакомая девчонка, всё такое… Но вдруг? Что тогда? Я и так уже один раз убежала. Что он обо мне подумает? Скажет, сумасшедшая какая-то. Вот именно.

На проспекте я его, естественно, не встретила и страшно расстроилась. Хотелось же посмотреть, как он светится своими рыжими волосами! Ещё как! Но со мной такое часто случается — всё сделаю наоборот, а потом мучаюсь.

В классе было пустовато: Самарин, Колесников и Ирка Бобыренко. На меня они внимания не обратили, даже не поздоровались. Я села, полезла в сумку, чтобы повторить историю: сегодня контрольная, а вчера мне со своими мечтами было не до параграфов.

— Дыряева! Тебя там один парень спрашивал.

Я вздрогнула. Быстро глянула на Колесникова. Шутит, что ли? Нет, смотрит совершенно серьезно.

— Какой парень?

— Откуда я знаю твоих парней. Он не представился. Правда, Тоха?

— А то!

Я вскочила. Неужели? Нет, откуда ему быть. Мы не познакомились даже. И влюбился не он. Но тогда кто меня спрашивал!? Мог же он проследить, в какой дом побежала, потом во дворе про школу узнать? Или нет, как я сразу не догадалась… Собака! Пекинес! У них нюх не хуже, чем у овчарок.

Я вылетела в коридор, бросилась направо, потом налево, потом опять направо. Никого. В смысле, никого незнакомого: народ помаленьку тянется в классы, директриса промаячила…

На всякий случай я походила вдоль коридора, пока не поняла, что меня просто разыграли.

К моему возвращению в классе уже было полное собрание. Самарин, как только меня увидел, ехидно усмехнулся:

— Ну что, Мойдодыр, встретились?

Обычно я отмалчиваюсь: привыкла. Но тут что-то нашло. Я развернулась и сказала, подчёркивая каждое слово:

— Послушай, Антон, меня зовут Алевтина. Ды-ря-е-ва А-лев-ти-на. Запомни, пожалуйста!

— Как-как? Чего хочет эта микроба?

— Чтобы её называли Дыряевой, — услужливо подсказала Бобыренко.

— Так я ж и говорю: Мойдодыр!

Ну-ну, упражняйся! Меня такие выходки давно не колышут.

Пока Самарин оттачивал красноречие, я подошла к своему столу, села, подняла сумку. До контрольной ещё оставалось минут десять. Можно хоть что-то подчитать.

Класс затих.