Ctrl Alt Delete (СИ)

— Доброе конечно, потому что ты здесь. Но было бы ещё добрее, если б голова так не трещала.

— Арвен, скотина! Убью паразита!

— Не надо. Он хороший.

— Ага, хороший. Мало того, что сам напился, так ещё и тебя напоил.

— Я сама напилась.

— А был повод?

— Ну да.

— И какой же?

— Ты. Я чуть с ума не сошла.

— Ты обо всем догадалась?

— Ради Бога, Шерли, — простонала я, — у меня самой сейчас перезагрузка случится. Хватит меня пытать! Да, я догадалась. Мне же не три года. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь? Что отец сказал? Что обследования показали?

— У тебя же голова болит.

— Потерплю.

— У меня разблокировался гипоталамус. Полностью. Отец на седьмом небе от счастья. Дед тоже. Говорят, что ты совершила невозможное. Они двадцать лет бились над этим, а ты…

«То ли ещё будет, — проворчала я про себя, а вслух спросила»:

— А ещё?

— Что именно?

— Только гипоталамус? Больше ничего.

— Дед сказал, что даже это- уже чудо. Он очень хочет познакомится с тобой.

— Позже.

— Конечно. А сейчас, просто вставай и иди в душ. Тебя внизу Арвен с аспирином дожидается.

— Можно, я ещё чуточку полежу?

— Нет. Душ. Аспирин. Завтрак. Прогулка.

— Узнаю старого доброго Шерли!

— Нахалка. Быстро вставай!

Он поднялся на ноги и направился к двери:

— Если через полчаса тебя не будет в столовой, я лично засуну тебя под душ. Холодный.

Я швырнула в него подушку, но не попала. Дверь уже закрылась.

Повалявшись еще минут пять, я почувствовала себя гораздо лучше. Одно появление Шерли действовало на меня получше всех аспиринов и антипохмелинов вместе взятых, потому что я снова почувствовала себя счастливой. Он здесь, рядом, мы снова вместе. И скоро пойдём гулять. Вдвоём! А со всем остальным… ночью разберёмся.

Глава 10

Шерли приехал домой ранним утром, категорически отказавшись от наблюдения, которое настоятельно рекомендовал отец. Хоть и чувствовал себя не слишком хорошо, но давно уже научился скрывать своё состояние. Он не любил этот дом и комнату, больше похожую на больничную палату, примыкающую к обширной лаборатории, напичканной суперсовременным оборудованием.

У него и раньше случались приступы, когда Система отвоёвывая себе очередной участок, посылала в мозг сильнейшие электромагнитные импульсы. Тогда у него в голове всё перемешивалось, ощущения путались друг с другом, у звуков появлялся вкус, нарушалось зрение, речь становилась бессвязной, наступала дезориентация и всё это сопровождалось адской головной болью. Он научился распознавать симптомы с девяти лет, хотя ему говорили, что всё началось гораздо раньше. В детстве, они были не частые, раз в год — полтора и отец довольно успешно научился с ними справляться.

Всё изменилось, когда Шерли исполнилось шестнадцать. Он рос как на дрожжах, началось половое созревание, что привело к практически неконтролируемым перезагрузкам и беспрерывным головным болям. Однажды его, беспомощного от боли, почти ослепшего, продержали в медикаментозной коме две недели. Когда он пришёл в сознание и его отключили от аппаратов, то впервые услышал, как плачет отец. Шерли не мог его видеть, но отчётливо слышал сухие всхлипы. И начался длительный период реабилитации — бесконечные капельницы, уколы и изматывающие обследования. Дольше всего восстанавливалось зрение. Он снова стал видеть, но как будто сквозь мутное стекло, мир утратил привычные краски. Ему ещё долго пришлось заново собирать в папки накопленную информацию, а эмоции заменило безразличие, периодически сменяющееся агрессией. Отец редко показывал Шерли результаты обследований, всегда говоря, что когда-нибудь он станет как все. Но, рассматривая срезы своего мозга на серии томограмм, на которых тёмная тень закрывала почти треть, пожирая живую ткань словно раковая опухоль, он знал, что это не так. Потом, приступы стали реже и гораздо слабее, пока к двадцати трём годам совсем не прекратились. Остались только перезагрузки, к которым он давно привык, научился контролировать и даже управлять ими.

И вот вчера это произошло. Снова! Шерли совершенно не был готов — боль пришла внезапно, да такая, будто у него в голове взорвалась атомная бомба. Боль огненной пеленой застилала сознание, мешая слышать, видеть, даже дышать. Все накопленные за годы папки рушились с ментальных полок, причинные связи обрывались, превращая тщательно отлаженный механизм в покорёженные руины. А потом среди хаоса появился голос — уверенный, успокаивающий. И он цеплялся за него остатками угасающего сознания как за последнюю связь с реальностью. Вместе с голосом пришло родное тепло и знакомый запах, и прохладная ладонь на его руке… Боль затаилась как готовый к прыжку зверь, тихо порыкивая, чтобы под воздействием каких-то незнакомых импульсов, поднимающихся по позвоночнику и концентрирующихся в самом центре мозга, уйти совсем, уступив место невероятному облегчению…