Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга первая

– Скоро узнаете. – Она задумчиво уставилась в потолок, нагая, как Ева до грехопадения, ее прелестное личико, обрамленное волнами черных вьющихся волос, стало не по-женски твердым. – Совсем скоро. Пока вам должно быть достаточно и того, что это дело сильных. Что эти сильные сочли вас достойным своих рядов. Что на другой стороне… о, там есть и сильные! По крайней мере, один уж наверняка. Но над ним – опять-таки слабый и ничтожный. Черт побери, это ведь словно о нем сложено…

Всемогущие владыки,
прежних лет оплот и слава,
короли…
И они на высшем пике
удержаться величаво
не могли.
Так уходят без возврата
восседавшие надменно
наверху.
Господина и прелата
приравняет смерть мгновенно
к пастуху…

Ее голос приобрел ту же неженскую силу, а очаровательное лицо было исполнено столь злой решимости, что в гасконце вновь проснулись суеверные страхи его далекой родины, и он не на шутку испугался, что лежавшая в его объятиях нагая красавица вдруг обернется ведьмой, мороком, чем-то ужасным. А очаровательная Мари, словно не видя его, уставясь то ли в потолок, то ли в видимые ей одной дали, нараспев читала, словно вонзала в кого-то клинок:

– Где владетельные братья,
где былое своеволье тех времен,
Когда всякий без изъятья
исполнял их злую волю,
как закон?
Где спесивец самовластный,
процветанье без предела,
где оно?
Может, там, где день ненастный:
чуть заря зарозовела,
уж темно?

Почему-то д’Артаньяну стало по-настоящему страшно – и от этих чеканных строк, срывавшихся с алых губок, и от ее бездонного хищного взгляда, слава богу, направленного на кого-то другого, кого не было здесь, и от самого древнего Лувра, наполненного призраками всех убитых здесь за долгие века. "Это смерть, – подумал он трезво и отстраненно. – Что бы они там ни затеяли, это сулит кровь и смерть, теперь в этом нет ни малейшего сомнения. Боже, вразуми, научи, как мне выпутаться из этой истории… Я ведь не собирался, всемогущий боже, ни во что ввязываться, я считал, что придумал веселую проказу, быть может, не вполне совместимую с дворянской честью, но я никому не хотел причинить зла, ты слышишь, господи? Она зовет кровь и смерть, как те ведьмы, о которых болтали наши гасконские старики…"

А вслух он сказал:

– Я и не подозревал, Мари, что вы, подобно Маргарите Наваррской, сочиняете столь прекрасные стихи…

– Вы мне льстите, милый Арамис, – отозвалась она прежним голосом, нежным и ласковым. – Это не я. Это дон Хорхе Манрике, сто пятьдесят лет назад павший в бою в междуусобных кастильских войнах. Черт возьми, как он ухитрился предсказать? – И она повторила с несказанным удовольствием, смакуя, словно прекрасное вино: – Господина и прелата приравняет смерть мгновенно к пастуху… Боже мой, как он мог предвидеть! Вот именно – Господина и Прелата! Обнимите меня, Арамис, мне вдруг стало холодно…

Д’Артаньян послушно потянулся к ней, но тут раздался тихий стук в дверь. Герцогиня живо соскочила с постели и, небрежно накинув тончайший батистовый пеньюар, направилась открывать. Приотворив невысокую дверь буквально на ладонь, она обменялась с кем-то невидимым парой тихих фраз, после чего вернулась в постель. Не разобравший ни слова д’Артаньян чуточку встревожился – кто его знает, этот чертов Лувр, – но постарался спросить как можно беззаботнее:

– Что случилось?

– Ничего особенного, – сказала герцогиня, укладываясь рядом и по-хозяйски закинув его руку себе на шею. – Сейчас придут люди, которые объяснят вам все остальное, мой милый друг…

Глава третья Как благородные господа сговаривались утопить щенка

В следующий миг дверь бесцеремонно распахнули во всю ширину, и в комнату совершенно непринужденно вошли двое мужчин. При виде первого из них д’Артаньян решил поначалу, что это король собственной персоной, что он, распустив слух о мнимом своем пребывании в Компьене, внезапно нагрянул ночью искоренить дворцовую вольность нравов…

Сердце у него ушло в пятки, как, будем беспристрастны, у любого на его месте. Однако он очень быстро понял свою ошибку, воспрянув духом. Надо сказать, что обмануться в полумраке и от неожиданности было не мудрено – младший брат короля, Гастон, герцог Анжуйский, ровесник д’Артаньяна, чертовски походил на старшего брата… Правда, имелись и кое-какие существенные отличия, касавшиеся не облика, а духа – следовало признать, что Жан Батист Гастон, Сын Франции[23], олицетворял как раз ту решимость и волю, которых так не хватало его коронованному брату.

Д’Артаньян прожил в Париже достаточно, чтобы сразу узнать и второго визитера, – это был принц Конде собственной персоной…