Д`артаньян – гвардеец кардинала. Книга первая

Клинки скрестились, последовало несколько выпадов.

– Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! – заорал кто-то из растущей толпы зевак. – Точно вам говорю, это сам знаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?!

Слышавший это краем уха д’Артаньян был несказанно обрадован репликой случайного зеваки – немалая честь быть принятым за легендарного Франсуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшего устраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгим эдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор не завязывал поединка в паре шагов от Лувра…

Но некогда было тешить самолюбие – рассерженный Арамис напирал не на шутку… Д’Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противника повернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодном положении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке у него сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, – вот только гасконцу было не до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутное представление все от того же недостатка образования. Он просто стремился покончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой – он сейчас не имел права оказаться убитым или раненым…

Собственно, они были не в равном положении – за Арамисом стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные мысли, за Францию…

Острие шпаги Арамиса пробило край плаща – но д’Артаньян, молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь повыше локтя.

Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не дай бог, не затянулся, – вдруг Арамис столь же ловко дерется и левой? – д’Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:

– Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…

– Признаю, – нехотя произнес Арамис, зажимая рану левой ладонью и пошатываясь.

– Ну, то-то, – удовлетворенно вздохнул д’Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. – Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку – драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит – ни тогда, в книжной лавке, ни теперь…

– Вообще-то говорят, что бог любит троицу, – процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид несгибаемый и стоический. – Мы еще встретимся.

– Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О вас позаботятся – тут столпилось столько народу… Вот черт!

Д’Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да и некуда – зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко опустивших алебарды. Д’Артаньяну они показались ордой спятивших поваров, накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.

Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукой пробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этой мыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершии длинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой два десятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самое подобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна против такого количества алебард…

Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальник стражи громко распорядился:

– Шевалье, извольте немедленно…

– Ну да, ну да, – проворчал д’Артаньян. – Отдать вам шпагу… Что еще может прийти в голову полицейским крючкам? У вас крайне убогая фантазия, господа… Вечно одно и то же. Вот, держите обе.

Видя, что сражения не предвидится, стражники уперли алебарды древками в землю. Д’Артаньян проводил грустным взглядом обе шпаги, свою и трофейную, перекочевавшие от начальника стражи к какому-то вовсе уж простоватому детине, рыжему, как Иуда. Что поделать, сопротивление было бессмысленно, достаточно вспомнить о Карле Смелом[28]…

Зеваки, ободренные мирным завершением конфликта, вновь сбились в плотную толпу. Кто-то громко объяснял соседям, что это сеньор де Бутвиль, отчаянный бретёр, попытался было превзойти самого себя, но, пожалуй что, перегнул палку…

Д’Артаньян был так озабочен и расстроен, что даже не попытался громко внести ясность – хотя при других обстоятельствах непременно указал бы добрым парижанам на их ошибку.

– Пойдемте, шевалье? – предложил начальник стражи вполне мирно, видя, что пленник не сопротивляется.

– В Шатле или в Консьержери? – осведомился д’Артаньян с недюжинным знанием вопроса.