Д'Артаньян — гвардеец кардинала. Провинциал, о котором заговорил Париж

Потом его охватили тревоги и страхи другого рода — уже не касавшиеся нашего, материального мира и оттого, пожалуй, еще более жуткие. Подобно многим провинциалам, вместо образования пробавлявшимся россказнями деревенских краснобаев, легендами и страшными сказками, д'Артаньян, признаемся, был суеверен (впрочем, в ту эпоху это касалось и людей не в пример более образованных). Глядя на мертвенно-белые лица статуй с пустыми слепыми глазницами, он поневоле вспомнил беарнские предания о древних истуканах, которые в особые ночи (например, в полнолуние, как сейчас) начинают ходить, перемещаться, охотиться за припозднившимися путниками… Что, если вон тот верзила, задрапированный в беломраморный плащ, с чем-то вроде пучка молний в руке, сейчас медленно-медленно повернет к нему свою трупную рожу, уставится бельмами, сойдет с невысокого пьедестала, неожиданно быстро метнется…

Проклятый лунный свет играл злые шутки — в изменчивых переливах серебристого сияния и угольно-черной мглы казалось, что белые статуи украдкой меняют позу, пока гасконец отводит от них растерянный взгляд, ухитряются чуть-чуть переместиться со зловещими замыслами, рельефные нимфы и сатиры поворачивают головенки, ища невидящим взглядом чужака, и все это языческое сборище едва слышно перешептывается меж собой, ожидая рокового часа полуночи, когда произойдет что-то определенно жуткое…

Сейчас живая и богатая фантазия, всегда свойственная д'Артаньяну, обернулась против своего хозяина, погружая в горячечный мир кошмаров. Вдобавок он вспомнил о легендах, с которыми познакомился уже в Париже, — рассказы о привидениях, порой навещающих древний Лувр. Взять хотя бы зловещего красного человечка, с завидным постоянством бродящего ночью по коридорам, когда французских королей ожидают скорые несчастья… Или белую даму…

Он судорожно сжал эфес шпаги, но облегчения и душевного успокоения это не принесло. Против потустороннего мира земное оружие бессильно. Что до духовного… Впервые в жизни д'Артаньян пожалел, что был столь нерадивым прихожанином и не помнил ни одной молитвы, надежно отгоняющей нечистую силу и прочие порождения тьмы. Даже «Патер ностер» он вряд ли смог бы произнести без запинки.

«Господи, — взмолился гасконец, прижавшись спиной к стене возле небольшой ниши. — Убереги меня от здешней чертовщины, и я, ей-же-ей, закажу по мессе во всех парижских соборах, а в Сен-Дени — целых три. И пожертвую на украшение алтаря аббатства Сен-Жермен де Пре золотую цепочку, которую выиграл в кости у шевалье де Бриссака, а церкви Сен-Северен принесу в дар сорок пистолей, выигранных в „Голове сарацина“… И никогда не буду больше…»

Тягучий стон, раздавшийся совсем рядом! Весь облитый холодным потом, д'Артаньян перекрестился, бормоча единственную запомнившуюся строчку: «…да расточатся враги его…»

Как и следовало ожидать, столь ничтожные познания в святом богословии не произвели увещевающего действия на объявившуюся совсем близко нечистую силу — стоны продолжались, к ним примешивались некие зловещие, ни на что не похожие звуки, словно бы жалобное оханье грешников в аду, возня и копошение, будто в углах собирались ждущие полуночи выходцы из преисподней…

Ожидание опасности во сто крат мучительнее самой опасности, зримой и ощутимой. Осознав это и горя желанием обрести хоть какую-то определенность, пусть даже невероятно пугающую, д'Артаньян, крестясь, двинулся в сторону источника неведомых звуков. Свернул направо, туда, где скрылись его спутники, крадучись, сделал с дюжину шагов вдоль стены, в сторону непонятных звуков, заглянул под арку дверного проема…

И облегченно вздохнул всем нутром, ощутив невероятную слабость — и несказанное облегчение.

Существа, производившие этот шум, оказались вполне земными, принадлежащими к тому миру, которого д'Артаньян не боялся нисколечко. Прямо в широкой полосе белого лунного сияния, на широкой кушетке, в объятиях верзилы-англичанина лежала прелестная Констанция Бонасье и, закинув голову, прикрыв глаза, оскалив жемчужные зубки в гримасе наслаждения, тихо постанывала в такт незатейливым, но размашистым колыханиям любовника, с победительной ухмылкой заглядывавшего ей в лицо. Невольный свидетель имел все возможности убедиться, что ножки очаровательной галантерейщицы стройны, грудь безукоризненна, а бедра достойны не только валятеля, но и ваятеля.

«Мои поздравления, г-н Бонасье! — подумал д'Артаньян не без зависти. — Напророчили на свою голову, знаете ли…»

И, тут же забыв вырвавшиеся сгоряча обеты вести отныне жизнь исключительно добродетельную, подумал: а эту вот английскую ухватку надо будет запомнить, тут они нас обскакали, еретики чертовы, мы как-то не додумались… Надо же, выходит, и этак вот можно…

— Ну что? — хрипло спросил англичанин, нависая над молодой женщиной. — Это будет получше ваших французских фертиков?

И д'Артаньян с крайним неудовольствием услышал вздох Констанции:

— О, милорд… — а вслед за тем милая особа негромко произнесла такое, что у гасконца уши заполыхали.