Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)

Стремление приспособить программу обучения к возможностям учащихся видно также на примере популярных лекций, читавшихся в Московской области в 1946 году: «1) Речь т. Сталина от 9.02.46 г.; 2) лекции по истории СССР; 3) лекции по развитию русской живописи, русского театра и русской музыки; 4) лекции по 4-й сталинской пятилетке» [790]. Работа школьных кружков по повышению политической грамотности комсомольцев также была пронизана руссоцентризмом, в них обсуждались такие вопросы, как «патриотизм русских людей», «заслуги русских ученых в развитии биологических наук», «история русской живописи» [791]. Организованные для коммунистов курсы по изучению истории партии по своему содержанию часто почти не отличались от школьной программы.

Хотя изучающие историю партии и советского государства, как правило, не обладали блестящими знаниями, их оценки по этому предмету были обычно выше, чем по другим дисциплинам, преподававшимся в системе партучебы [792]. По-видимому, это объяснялось тем привилегированным положением, какое занимала история среди других наук в течение предыдущего десятилетия, а также специфическими задачами партийного образования. При этом успехи учащихся в изучении истории страны были куда выше, чем в изучении истории партии — первая из них была знакома им еще со школьных лет и более доступна для понимания [793]. Учебные программы на партийных курсах и в кружках были довольно примитивны по содержанию, и, несмотря на недостаточные педагогические способности преподавателей, их слабое знание материала и формализм их методов обучения [794], учащимся, несомненно, удавалось что-то усвоить. Разумеется, усваивали они в первую очередь то, что касалось русской истории и мифа о войне, а не диалектический материализм «Краткого курса», но ведь именно это и было основной задачей политического просвещения масс.

Некоторые исследователи придерживаются мнения, что «ждановщина» сместила центр общественного интереса с прошлого на настоящее. В данной главе эта точка зрения оспаривается на основании анализа учебного процесса в двух важнейших инстанциях идеологического воспитания советских граждан — в общеобразовательных школах и в системе партийной учебы. Хотя и тут, и там большое внимание, несомненно, уделялось мифу о войне и вопросам «советского» характера, главным предметом оставалась русская история. Это несколько парадоксальное положение объясняется тремя основными особенностями идеологического просвещения масс в первые послевоенные годы.

Во-первых, идеологи стремились привить людям «советское самосознание», основываясь на сочетании русских символов и образов с общесоюзными. Во-вторых, проводившаяся в эпоху «ждановщины» борьба с идеализацией прошлого пагубно сказалась на развитии национальной культуры и самосознания нерусских на родов, но не ослабила сколько-нибудь существенно руссоцентризм официального подхода к истории. В-третьих, чтобы как-то довести до сознания учащихся трудный для усвоения и зачастую непонятный идеологический материал, преподаватели в эти годы, как и до войны, придерживались популистской, руссоцентристской линии в пропаганде идей национал-большевизма. Неразбавленный марксизм-ленинизм с его диалектическим материализмом был все же не по зубам большей части населения РСФСР, что усугублялось неблагополучной ситуацией с преподавательскими кадрами и учебными пособиями.

Так что в итоге руссоцентристский нарратив истории СССР, созданный Шестаковым во второй половине 1930-х годов, оставался спустя десятилетие испытанной и надежной формой мобилизации широких масс, и отказываться от привычного и понятного взгляда на исторический процесс не хотел никто — ни партийные руководители, ни преподаватели, ни учащиеся. Принятый после 1937 года подход к трактовке истории был достаточно эффективен, жизнеспособен и гибок, чтобы пережить самого Сталина.

Глава 13 Советская массовая культура в послевоенный период

Вторая половина 1940-х и начало 1950-х годов в Советском Союзе традиционно считается временем апофеоза сталинского культа, ксенофобии и воинствующей коммунистической идеологии. Но в эти же годы в массовой культуре достаточно громко звучали и иные мотивы. В частности, руссоцентристские лозунги, пропагандирующие миф о войне, сочетались в официальных празднествах, в литературе, театре, кино и музейных экспозициях с мотивами русской истории. В этой главе рассматриваются формы, в которых осуществлялась эта пропаганда во время «ждановщины» и в первые годы после нее, и делается вывод, что широкое распространение национал-большевистской символики в первое послевоенное десятилетие требует корректировки традиционной точки зрения на развитие советской массовой культуры в этот период.