Д. В. Григорович

– Представьте себе, – говорил Дмитрий Васильевич, – еду я зимой в санях, закутанный в теплую енотовую шубу… А было уже около девяти часов вечера… Вдруг лошади остановились, и кучер, почесывая у себя в затылке, обращается ко мне с известием: «Дело-то наше с вами неладно, Митрий Василич…» – «Что такое?» – в испуге спросил я. «Мы сбились с дороги…» – «Чего ж ты прежде-то смотрел?» – «Господь ведает, как это случилось… и сам не знаю…» – «Ах, ты, Селифан, Селифан!.. Ну, поезжай „наудалую“… целиком… авось, куда-нибудь да приедем…». Кучер осенил себя крестным знамением, и мы «на власть Божию» понеслись неведомо куда… Я уж начал про себя декламировать известные стихи Пушкина: «Вижу, духи собралися средь неведомых равнин», как вдруг услыхал собачий лай… Мы въехали в какую-то деревушку и отыскали избу, где можно было переночевать… Но вы, господа, представить себе не можете более отвратительную картину, чем какую я увидал, войдя в курную избу с грязным полом, зевающими во всю глотку детьми, мычащими телятами, какими-то хрюкающими животными и тускло освещенную горевшей лучиной, воткнутой в так называемый «светец»…

– А что такое светец, Дмитрий Васильевич? – спросила одна барышня.

– Это так себе… нечто вертикально поставленное среди избы, вроде толстой оглобли…

Зала огласилась громким смехом…

– Ну, что же, что же дальше? Рассказывайте, пожалуйста, – упрашивали дамы.

– Само собой разумеется, – закуривая папиросу, продолжал Дмитрий Васильевич, – уж мне было не до сна, тем более что и лечь-то было негде… нары, печка, полати и все лавки были заняты, не исключая и подпечника, в котором помещались какие-то птицы. Подняв воротник своей енотовой шубы, я уселся в переднем углу на конике с твердой решимостью не спать до утра… Но увы! Я так был утомлен, что невольно задремал… Вдруг пробуждаюсь и чувствую, что умираю… Огонь в избе был уж потушен; среди кромешной тьмы раздавалось дружное храпение… Благодаря невообразимой атмосфере я ощущал приступы асфикации и, по чувству самосохранения, начал искать дверь… Но ее не оказывалось… либо я натыкался на нары, либо на какую-нибудь пряху, либо на спящего теленка… Наконец я впал в обморок и беспомощно упал на грязный пол…

– Боже мой! – хором воскликнули дамы. – Это ужас! Как же вы остались живы?..

– Благодаря простой случайности: я угодил головой прямо в дверь, которая отворилась и пропустила струю свежего воздуха… Не будь этого, – заключил Дмитрий Васильевич, – вы бы не услыхали от меня этого рассказа…

Самые громкие и восторженные аплодисменты раздались в зале.

В последний раз я увидал Дмитрия Васильевича в ресторане Доминика на Невском. Вошедши в зал, он приказал лакею подать себе телячьи ножки и затем, осматривая посетителей, вдруг остановил свой взгляд на мне.

– Успенский! Это вы? – подходя ко мне, спросил Дмитрий Васильевич.

Мы пожали друг другу руку.

– Давно, давно мы с вами не видались, – продолжал маститый беллетрист, сядемте-ко за одним столом и вспомним старину…

– Откройте нам секрет, Дмитрий Васильевич, – сказал я, – отчего вы бросили литературу? Ведь вы знаете, как много на Святой Руси почитателей вашего таланта…

– Да некуда стало писать… Во всех теперешних журналах требуется тенденция, гражданская скорбь и развенчивание авторитетов, а я просто люблю изображать картины, которые мне по сердцу.

– Ну, вот в своем «Гуттаперчевом мальчике» вы провели же тенденцию и прекрасно сделали…

– Это совсем другое дело… тут идея органически совпадала с формой, а вы должны знать, что это редко встречается в области искусства…

В это время слуга принес телячьи ножки, которыми и занялся Дмитрий Васильевич.

– Отчего вы, – спросил я, – оставили свое каширское имение, живописные берега Оки, которые с таким мастерством изображали в своих произведениях?..