Да будем мы прощены

– Потому что ваша мать – местная потаскуха. Она его убедила изменить нашей матери, которая пятьдесят три года ухаживала за ним днем и ночью.

– Я не знал, – говорю я.

– Уж конечно, «не знали». Зато мы хорошо знаем, кто вы такой… Повторяю еще раз: ваша мать нашего отца соблазнила. Такое случается в подобных заведениях – мужчин мало, женщин много.

– Мне кажется, моя мать была знакома с вашим отцом и раньше, – вставляю я.

– Она его и раньше пыталась от мамы увести, – отвечает девица.

– Это еще в школе было! – кричит мама через всю столовую. – Очень хороши эти новые слуховые аппараты. Я в то время не думала, что у них все так серьезно. Вы уж извините, это еще в школе было.

– Если можно спросить, где сейчас ваша мать?

– В «Маунт Синай» – потому-то он здесь и оказался. Они пошли поужинать, она упала, его уронила – он сломал бедро, а она ударилась головой. Все это время она в коме, и мы должны принять решение.

– Я понятия не имел.

– Сделайте мне одолжение – уберите вашу блудливую мамашу от нашего отца подальше.

– Послушайте, – говорю я. – От оскорблений вряд ли будет польза.

– Какой вы умненький-разумненький! – произносит дочь. – В словах «Отвалите от него к трепаной матери!» – что именно вы не расслышали? – орет она.

– Похоже, вас уже все расслышали, – говорит работница столовой, качая головой.

Я извиняюсь и возвращаюсь обратно к маме и Эшли.

– Ты знаешь, что его жена жива?

– Конечно, знаю, – отвечает мать. – Я ее тоже раньше знала – мы играли в пинокль. Он все время про нее рассказывает, пытается дозвониться до больницы. Она – овощ, – говорит мама. – Сестра держит трубку у нее около уха – или говорит, что держит, – и он с ней разговаривает. Вспоминает, что они делали и как жили. Напоминает, куда на медовый месяц ездили. – Она пожимает плечами. – А потом, когда вешает трубку, рыдает и хочет домой. А эти девчонки – они хуже всего. Если подумать, забрали бы они его домой, ухаживали бы за ним, возили бы на жену посмотреть. Эгоистичные стервы, вот они кто, но я этого ему не говорю, я говорю, у них своя жизнь, и она требует очень много времени. – Она встряхивает головой. – Но вот ты – ты же нашел время меня навестить? Вот так это и получается: если у тебя все хорошо, то заехать навестить мать времени нет. Ты, шлемазл, приезжаешь, на тебя можно рассчитывать, но ты жуткий зануда.

– Он хороший, – вступается за меня Эшли.

– Все нормально, – успокаиваю я ее. – У нас всегда были сложные отношения.

– Ба, а хочешь, мы тебя вывезем? Свозим куда-нибудь? – предлагает Эшли.

– Куда, например? – интересуется мама.

– Не знаю. Может, к нам домой поужинать?

Она мотает головой:

– Нет, не надо. Бывала я у вас дома – еда никуда не годится.

– Да ну, – говорит Эшли, ничуть не обескураженная. – Я теперь очень много готовлю; у меня все занятия по естественным наукам идут на тему «Кухня как лаборатория».

– Вы уж лучше приходите опять ко мне, милочка, – говорит мама, встает, посылает нам каждому воздушный поцелуй и уходит из столовой.

Мы с Эшли переглядываемся.

– Да, наша семья не похожа на другие, – говорит Эшли.

– Наши родные все сюрпризы преподносят, – соглашаюсь я.

Мы молча едем домой, ведем собаку на долгую прогулку и обсуждаем, что сделать на ужин.

– Я про пиццу думаю, – говорит Эшли.

– Тут отличное место есть, откуда развозят.

Она мотает головой:

– Сами сделаем.

– Из чего?

– Тесто, соус, сыр.

– Ты и правда любишь готовить, – замечаю я.

– А то, – отвечает она. – Мы с мисс Рини почти каждый вечер ужин готовили.

– Ты не ела с другими?

Она мотает головой:

– Мы готовили ужин и смотрели телевизор. Когда я уроки заканчивала.

Я киваю.

– Она говорила, что любит меня, – сообщает Эшли со сложной интонацией: настороженно-защитной и вопросительной одновременно.

– Наверняка любила, – подтверждаю я. Пауза. – А можно тебя спросить: сувениры из Вильямсберга – для нее были?

– Да, – отвечает Эшли. – Поэтому и должны были быть такими хорошими.

– Понятно, – говорю я. Потом мы оба молчим, пока животные не накормлены и тесто для пиццы не замешано.

– Она меня целовала, – говорит Эшли и смотрит в ожидании реакции. Я отвечаю ей абсолютно спокойным, заранее отрепетированным взглядом. – И поэтому я ее тоже целовала. Так это было мягко… не знаю, как описать.

– Это не обязательно, – говорю я и тут же жалею. Я не хотел ее обрывать.

– Это было хорошо. Так успокаивало – как когда мама. – И тут же она разражается плачем. – Она сказала, что я могу спать с ней в ее кровати, – говорит Эшли сквозь слезы. – И ты знаешь ведь, как говорят, типа, не садись в машины к незнакомым людям, не «френдись» ни с кем, кого в реале не знаешь, и все такое. А это же была мисс Рини, которую я знала, и давно.

– Эш, ты ничего плохого не делала. – Слезы буквально капают в тесто для пиццы. Мы оба это замечаем и не можем удержаться от смеха. – Соль, – говорю я. – Добавляет вкус.

– Я когда была маленькая, всегда чихала в тесто для блинчиков. Не нарочно, само получалось. Помогала маме его месить, и мука в нос попадала, и я всегда чихала прямо в миску.

Она шмыгает.

– Ты знаешь, кто тебя выдал?

У Эшли недоуменный вид.

– Кто про тебя рассказал?