Да будем мы прощены

Засыпаю на диване, рядом сворачиваются кошка и собака. Никого никуда не вызывают, никаких тебе красных и синих кодов, не воняет ни антисептиком, ни вареной капустой, только тишина дома, тихий звяк почтового ящика, приятность, что Тесси на страже. Я сплю, пока в пять часов вечера не приходит собачий друг. Он укрывает меня одеялом, выгуливает собаку и говорит, что утром придет опять.

– Не знаю, как вас благодарить, – говорю я.

– Это необязательно.

Я киваю. Веки тяжелеют.

– До завтра, – говорит он.

Темнеет, и ко мне подкрадывается какой-то холодный страх. Включив всюду свет, а заодно и телевизоры, я задумываюсь: что мне сообразить себе на ужин? Иду в кухню, открываю и закрываю холодильник, возвращаюсь на диван.

Среди бумаг, данных мне при выписке, есть листочек доставки продуктов на дом. Я набираю номер. Сегодня они уже закрыты, оставляю сообщение.

Тут вспоминаю рекламный ролик «Доминоз пицца», насчет доставки за тридцать минут. Звоню, заказываю пиццу и пару банок колы.

Пока я жду, мне перезванивают из доставки продуктов.

– Послушайте, – говорит мне женщина, – ваше сообщение прозвучало очень уж жалобно. Выписались из больницы, живете в доме брата, пока его нет, – совершенно непонятно, что это значит. Мы же не служба вроде кабельного телевидения: захотел – подключил, захотел – отключил. У нас программа, клиент должен подходить под ее условия.

Что-то в ее голосе заставляет меня пожалеть, что я им звонил, и я рву их листовку на тысячу клочков. А женщина продолжает говорить:

– Я затем перезвонила, что, если у вас в доме нет еды, я могла бы что-то по дороге забросить.

– Спасибо, все у меня нормально.

Мне хочется закончить разговор.

– Вы уверены?

– Просто убежден.

– Потому что, знаете, для людей со средствами есть другие варианты. Различные диетические планы предлагаются такими службами, как «Зоун», «Хоум бистро», «Смарт фуд», «Карб каншиоус». Если сегодня вам ничего не надо, давайте я попрошу, чтобы вам завтра позвонили и договорились?

Звонок в дверь. Пицца!

Я вешаю трубку, не дожидаясь конца разговора, и с ходунком иду к двери. Мы с Тесси выполняем странный танец, связанный с теннисным шариком на опоре ходунка и нашим состязанием, кто придет к двери первый.

* * *

Пицца похожа на соленый картон, украшенный плавленой резиной. Я ее съедаю целиком.

В первый же вечер дома звонит психиатр, ведущий Джорджа.

– Прошу прощения, что не проявлялся, – говорит он.

– Да и я тоже. – Я уже набрал воздуху рассказать про больницу, про человека, который умер, про все, что было, – и останавливаюсь. Включается сигнал личной тревоги. – Тут меня отвлекло небольшое событие.

– Надеюсь, приятное, – говорит он.

– Не свадьба, – отвечаю я, не добавляя больше ни слова.

– Я хотел с вами поговорить о вашей семье.

– Я был в больнице.

Вопреки моему нежеланию это говорить, из меня эта фраза вырвалась, как из пролома, из сорванного крана, на вдохе, комом слов.

– Простите? – переспросил он, не расслышав.

Я молчу. Он продолжает:

– Как вы помните, мы говорили о необходимости более полно осветить историю семьи. Я хотел бы вам послать несколько анкет для заполнения. Там запрашивается информация о ваших родственниках. Кто где родился, как жил, болезни, госпитализации, тюремное заключение, смерть.

– Хорошо, – говорю я.

– Вы не надумали приехать к нам с кем-нибудь из более старших родственников? Нам было бы очень важно узнать больше.

Вопрос действует как будильник для совести.

– Мне бы тоже хотелось знать больше, – говорю я доктору. – Присылайте анкеты, я займусь.

– Ну и чудесно, – радуется он. – Когда закончим этот процесс, подумаем о второй стадии – пригласить вас сюда на день-два. Но сейчас еще об этом рано думать.

– Есть ли известия относительно его юридического статуса?

– Это не моя компетенция. Позвоните координатору, может быть, он сможет вам ответить.

Разговор взбадривает меня, оставляя странный прилив энергии. Положив трубку, я думаю о матери и понимаю, что уже почти месяц не навещал ее.

Звоню на пост ее отделения и спрашиваю, можно ли с ней поговорить.

– Сейчас она не может подойти, – говорит сестра.

– Что значит – не может подойти? Она разве не должна находиться у себя в комнате? Скоро ведь уже спать ложиться.

– Она на уроке танцев.

Не могу поверить.

– Во-первых, сейчас уже половина десятого, а во-вторых, моя мать лежачая!

– Это уже не так.

– Правда?

Я неподдельно удивлен.

– Да. Комбинация нескольких факторов. Во-первых, у нас теперь новый психотерапевт, и ваша мать в нее просто влюбилась. Мы ее пересадили в кресло-коляску, и она ездит по коридору. Во-вторых, тут у нас один молодой врач проводит некоторое исследование, и вашу мать выбрали для участия в нем. Поэтому ей сменили состав препаратов, и она хотя и не то чтобы летает, но дела намного лучше.

– Она ходит?

– Ползает, – ответила сестра с явной радостью. – Ползает по полу всюду, где хочет, и ей это нравится. Мы ходим осторожно, чтобы не наступить… и выдали ей на колени и на локти хоккейные щитки моего сына. Прислать вам фотографию?