Да будем мы прощены

– Как вам известно, у вас было задание написать статью, которую надо сдать не позже чем сегодня. Прошу собрать и передать сюда работы. – Я жду, пока будут переданы двенадцать работ. – Хотелось бы знать: когда как-то дадут о себе знать остальные?

Ни слова. Смотрю на стол. Верхняя статья озаглавлена: «Ричард Никсон как злодей. История в картинках».

Пролистываю работу. Студент вместо статьи сделал книжку комиксов. Мне полагается испытывать недовольство, но идея увлекает. На рисунках – шаржи на Никсона, Халдемана и Киссинджера, с гипертрофированными чертами – развитие темы «Не видь зла, не слышь зла, не говори зла». И контуры специально размыты, как после фразы: «Позвольте мне высказаться совершенно ясно».

Глаз у меня пульсирует болью, я чувствую, как он закрывается, а второй, будто из солидарности, сузился до щелки.

– Хорошо, так на чем мы остановились?

– Уотергейт, – подсказывает кто-то.

– Отлично. И что мы знаем об Уотергейте?

– Первый из «гейтов», – говорит кто-то из студентов, остальные смеются.

У студентки звонит телефон. Звонит, звонит, пока наконец она вытаскивает его из сумки. Все наблюдают.

– Алло? – произносит она. Я таращу на нее глаза, потрясенный, что она вот так посреди занятия отвечает на телефонный звонок.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Моя мать, – шепчет она громко.

– Передайте мне телефон, – требую я, и его передают вперед. – Алло?

– Кто это? – спрашивает мать.

– Это профессор Сильвер. С кем я говорю?

– Малина Гарсия.

– Сколько у вас детей, миссис Гарсия?

– Четверо.

– Это прекрасно. Вы, наверное, гордитесь ими. Но у нас сейчас занятие.

– Ой, – говорит она, – по йоге? Мои девочки йогу обожают.

– Нет, миссис Гарсия, не по йоге. Вам что-нибудь говорит имя «Ричард Никсон»?

– Да, конечно. Президент, который умер от этой забывательной болезни. Так жалко, такой красивый был мужчина.

Дочь в аудитории краснеет.

– Да, миссис Гарсия, красивый был мужчина. С вами разговаривать – просто удовольствие. Ваша дочь должна была сегодня сдать работу. Она что-нибудь об этом говорила?

– Нет, не помню.

– Вы примерно знаете, о чем она могла бы писать?

– Пожалуй, нет.

– У нее есть привычка обсуждать с вами учебные дела?

– Не особенно. Обычно мы говорим о родственницах, о ее подругах, ну, и прочее в таком роде.

– Благодарю вас, миссис Гарсия. – Я вешаю трубку и отдаю телефон владелице. – У кого-нибудь еще есть срочный телефонный разговор? – Ответа нет. – А забавно, что во времена Никсона не было сотовых телефонов, текстовых сообщений, «блэкберри». Представьте, как могло бы все повернуться по-другому, если бы Никсон работал с передовой техникой, а не со старым магнитофоном с большими кнопками, которые легко перепутать – так что секретарша случайно нажала не на ту кнопку, а потом, отвечая на телефонный звонок, наступила на педаль дистанционного управления и все стерла.

Аудитория смотрит пустыми глазами.

– Ну что ж, вернемся к делу. На чем мы… может ли кто-нибудь рассказать, в чем была суть Уотергейта?

Поднимается единственная рука.

– «Гейт» – суффикс, применяемый к слову, чтобы превратить его в название скандала. Например, «Уотергейт», который был так назван, потому что произошел в Вашингтонском комплексе зданий, имевшем такое название. С тех пор любой крупный всплывший скандал стал называться «Что-то-такое-гейт». Так что фактически это был первый из «гейтов».

– Интересно. Спасибо. Вы работу сдали?

– Да, сдал. Я прибыл очень издалека, и мне, чтобы оставаться в этой стране, нужна очень хорошая отметка. Мои родные отрежут мне голову, если я не покажу хороших результатов.

Аудитория смеется.

– Вы хотите сказать, что ваша семья вас от себя отрежет, если вы не покажете хороших результатов.

– Я хотел сказать то, что сказал.

– Поверю вам на слово.

Я продолжаю занятие, цитирую мемуары Никсона:

«Фактическая правда об Уотергейте вряд ли будет когда-нибудь восстановлена, поскольку каждый из нас был вовлечен в это дело своим путем, и ничьи знания в каждый конкретный момент не повторяли полностью знания кого бы то ни было другого».