Да будет благословенно имя ее!

Вот тогда и настал момент принятия решения, или толчка судьбы, или вмешательства богов. Можешь называть, как тебе понравится. Конечно, я был последним глупцом, что пошел за ней, и у меня нет даже оправдания молодости или неопытности. Словно персонаж дешевого романа, я поддался инстинкту, опрокинувшему все логические рассуждения, выбросил из головы мысли о грабителях на темных аллеях и всем прочем. Свою гордость я успокаиваю лишь предположением, что был околдован, что не сознавал своих действий, а каменный скарабей нес в себе заклятие, как какой-нибудь рубиновый глаз индуистского идола.

Сэр Генри умолк. Стало уже совсем темно, особенно там, где мы сидели. Внутри кафе горела лампа, и я видел, что вокруг вели беседу несколько греков, время от времени бросавших в нашу сторону хмурые и тревожные взгляды. Один из них даже сделал жест, известный на всем побережье Средиземного моря как охраняющий от дурного глаза.

— Но вы ведь не можете говорить об этом всерьез? — наконец произнес я. — Какое может быть в наши дни колдовство?

— Есть вещи, не поддающиеся времени, Дэвид. Они по-настоящему вечны. Это я узнал благодаря своему приключению… И это приключение продолжается и сейчас, даже когда мы говорим.

— Итак, я последовал за ней, — продолжил свой рассказ сэр Генри, — и даже не могу сказать, куда именно. Можешь это объяснять, как тебе вздумается. Мы оказались на улицах, о существовании которых в современной Александрии я даже и не подозревал. Я утратил чувство направления. Я знал, что море находилось… где-то там, но все меньше и меньше представлял, где именно это «там».

Закутанная в покрывало женщина шла немного впереди. Поначалу я ловил изумленные взгляды прохожих при виде местной жительницы, появившейся без сопровождающего мужчины, да еще с идущим следом европейцем. Многие при встрече отводили взгляды, кое-кто сердито бормотал и даже показывал на нас пальцем. Возможно, они считали ее женщиной легкого поведения, а меня — ее спутником на эту ночь.

В любом случае это не имеет значения. Я был в совершенно незнакомой мне части города, как будто перенесся в Средневековье. Здесь не было газовых фонарей, не встречалось никаких признаков присутствия французов или англичан. Архитектура и обстановка в этих местах напоминала задворки Каира — те же темные арки поперек улиц, те же нищие в окружении животных, устраивающиеся на ночлег по углам. Откуда-то доносилось пение — заунывная арабская песня под мягкий рокот барабана.

Как бы ни был я безрассуден, как бы ни был околдован или загипнотизирован, я все же черпал уверенность в тяжести револьвера, оттягивающего правый карман пиджака.

Скарабея я опустил в левый карман.

Мы подошли к двухэтажному белому оштукатуренному дому с двойными черными дверями, выходящими на улицу. Откуда-то изнутри слышалось молитвенное пение. Но час мусульманской молитвы, как мне было известно, уже миновал, да и пение не было на него похоже, как не было похоже и на молитвы арабов.

Двери оказались незапертыми. Моя провожатая в покрывале толкнула створки и пригласила меня в просторный портик. Я с любопытством осмотрелся. Гладкие красно-черные мраморные колонны высотой около двадцати футов поддерживали купол, расписанный звездами смутно знакомых созвездий. В многочисленных нишах мерцали маленькие керамические светильники древнего образца, составлявшие все освещение. Я побывал во многих домах Александрии, видел многие другие города Египта, но ничего подобного не встречал, если не считать отдаленно похожей модели реконструкции древних развалин. Место просто дышало стариной, как будто всплыло из времен фараонов.

Закутанная в покрывало женщина повернулась ко мне и заговорила опять на том же странном греческом наречии:

— Подожди здесь, я объявлю о твоем приходе.

Она вышла в другую дверь, и я успел услышать, как мужской голос на том же греческом языке произнес нечто вроде: «А, правоверная Хармион, ты вернулась». Она что-то ответила, но дверь закрылась, и я больше ничего не смог разобрать.

Во время ожидания в атриуме я оставался в одиночестве и осмотрел несколько ниш и полочек на стенах. Обнаруженные артефакты вызвали у меня огромное изумление — то были предметы эпохи ранних династий Египта, предметы, за которые Британский музей заплатил бы немалые деньги. И эти вещи не были похожи на копии. Поражало и их количество: маленькие статуэтки богов, фигурки для гробниц, и, что еще удивительнее, большой старинный бюст женщины с волосами, убранными в пучок на затылке, и повязкой вокруг головы, похожей на те, что носила древнегреческая знать. Эта скульптура, очевидно, датировалась более поздним временем и принадлежала эпохе Птолемеев, возможно ко второму или первому столетию до Рождества Христова.

Рядом с бюстом стояла серебряная чаша и лежал жертвенный кинжал. Великолепный. Ты знаешь, как я горжусь своим талантом отличать подлинные вещи.

Это была не подделка. Такая вещь могла быть обнаружена только в неразграбленной, неоткрытой гробнице — и вот тогда моя голова стала проясняться от затмения, насланного той колдуньей.