Да будет фикус

– И шатался по всей Шефтсбери-авеню, прихлебывая из бутылки! – с удовольствием дополнил Флаксман. – Вот только кулаком сержанта, это ты, парень, зря. Сглупил чуток. Да, обязан предупредить – мамаша Визбич учуяла след. Узнала от твоего приятеля, что ты в участке; уверена, что ты кого-то придушил.

– Гордон, послушайте, – вновь начал Равелстон, впадая в обычную неловкость, возникавшую при вопросе о деньгах. – Послушайте меня, пожалуйста.

– Да?

– Насчет этого вашего штрафа. Давайте, я улажу?

– Нет, не надо.

– Дружище, но ведь вас посадят.

– Хрен с ними.

Ему было все равно, пусть хоть на год сажают. Заплатить нечем, в карманах наверняка ни пенни: сам ли отдал Доре, или, скорее, она успела прибрать. Снова отвернувшись к стене, Гордон упорным молчанием заставил их, наконец, уйти. Слышалось, как, постепенно удаляясь, звучный баритон Флаксмана диктовал Равелстону рецепт коктейля «Устрица прерий».

Потом сплошная гнусность. Гнусная тряска в Черной Мэри, в зарешеченном боксе, тесном как отсек общественной уборной. Еще гнуснее бесконечное ожидание в судебной камере, почти такой же, как в участке, даже с тем же количеством плиток, только значительно грязнее. Воздух холодный, но от вони не продохнуть. Беспрерывно приводят новеньких; впихивают на пару часов, забирают и частенько опять возвращают ждать приговора или вызова новых свидетелей. Сидели по пять-шесть человек, все на единственном сидении – дощатой койке. Кошмарнее всего, что оправляться приходилось здесь же, публично. При этом слив в унитазе практически не работал.

До полудня Гордон просидел в прострации, стараясь держаться подальше от унитаза, ощущая болезненную слабость и мерзкую щетину на щеках. Соседи вызывали лишь вялое досадливое раздражение. Однако по мере того как головная боль стихала, он начал их различать. Тощий седой взломщик жутко нервничал из-за того, что станет с женой и дочкой, если его посадят. Взяли его как «подозрительно слонявшегося у подъезда» (имеющим ряд судимостей столь туманные обвинения действительно грозят тюрьмой). Вскидывая руки с необычайно гибкими пальцами, старый взломщик взывал к справедливости. Рядом с Гордоном сидел вонючий как хорек глухонемой. Далее – низенький пожилой еврей в пальто с меховым воротником: отправленный в Абердин закупать кошерное мясо, он спустил двадцать семь общинных фунтов на шлюх, а теперь требовал передать его дело раввину. Еще тут был смухлевавший с деньгами Рождественского клуба владелец бара – рослый, плотный, очень любезный, в ярко-синем пальто и с ярко-красным лицом (стандарт успеха барменско-букмекерского класса). Родня вернула присвоенные деньги, но члены клуба все-таки подали на него в суд. И хотя лихости он не терял, периодически глаза его так странно пустели и застывали, что Гордона пробирал холодок. Еще довольно молодой, еще шикарный, человек этот, вероятно, уже погиб. Заведение – которое, конечно, как у всех его лондонских коллег, в когтях какого-нибудь пивовара, – пойдет с торгов, имущество будет конфисковано, после тюрьмы ему уже не светят ни свой бар, ни вообще работа.

Время ползло медленно и уныло. Разрешалось курить (спички, правда, не дозволялись, но охранник давал прикурить через глазок). Сигарет ни у кого не было – выручал достававший из карманов пачку за пачкой щедрый бармен. Арестантов все прибывало. На полчаса в камеру сунули чрезвычайно общительного оборванца, которого, по его словам, «зацапали» бродившим с торговым лотком без лицензии. Отнеслись к нему, однако, подозрительно, объявив позже стукачом. Говорили, что полиция часто подсаживает таких говорунов для сбора информации. Был взволновавший всех момент, когда охранник шепнул, что ведут убийцу. По коридору провели парня лет восемнадцати, пырнувшего в живот свою «телку», и вроде насмерть. Однажды в глазок заглянул бледный, изможденный священник: устало бросил взломщику: «Снова тут, Джонс?» и ушел. Около полудня так называемый обед – кружка чая, два ломтя хлеба с маргарином. За деньги, впрочем, имелась возможность заказать еду в соседнем ресторане. Владельцу бара принесли, например, несколько дымящихся блюд под крышками. Аппетита у бармена не было, угощение досталось сокамерникам. Тревожно слоняясь в вестибюле, Равелстон, к сожалению, не знал местных порядков и не сообразил послать обед Гордону. Наконец, взломщика и владельца бара увели на слушание. Вскоре вернули ждать транспорта в тюрьму: каждому дали по девять месяцев. Теперь бармен расспрашивал насчет тюремных условий, а взломщик инструктировал, делясь богатым опытом. Подробно обсуждалась всякая мерзость в связи с долгим пребыванием вдали от женщин.