Да будет праздник

Писателю чудом удалось уклониться от литрового стакана с кока-колой, хлопнувшегося о морду внедорожника.

Из бронированной машины выскочили молодчики из полиции особого назначения и набросились с дубинками на нарушителей порядка. Троица попыталась отбиться от них загородкой. Тому, который кинул крокет, полицейский разбил бровь, кровь брызнула фонтаном, превратив лицо в багровую маску. Двоих других полицейские дубинками повалили на землю.

Молодой полицейский взял писателя под руку и оттащил назад, крича в ухо:

– Давайте, давайте отсюда!

Фабрицио, ошеломленный и подавленный, последовал за ним, не в состоянии оторвать глаз от человека с окровавленным лицом, который, прижатый к асфальту, продолжал кричать ему вслед:

– Проклятый Чиба! Ты такой же, как и всееее! Продажный лицемер! Мразь!

Полицейские продолжали лупить несчастных, а между тем на красном ковре останавливались все новые флагманские авто, и гости шествовали на виллу под вспышками камер фанатов и репортеров. Фабрицио Чиба укрылся между машинами, пытаясь успокоить выскакивающее из груди сердце.

– Какого дьявола… – прохрипел он, вытирая пот со лба, – Они с ума сошли!

– Вы в порядке? – спросил полицейский.

Фабрицио чувствовал, что готов провалиться сквозь землю. “Нет, нет, нет, я возвращаюсь домой”.

Но это было невозможно. Он представил себе заголовки газет: “Писатель Фабрицио Чиба сбегает с праздника Кьятти, уличенный активистами социальных центров”. Потом, эти трое были кто угодно, но только не леваки из социальных центров.

Он уже вляпался по уши, и теперь единственный выход – остаться на пару часов на вечеринке, затем отправиться домой и написать хлесткую, возмущенную статью. Фабрицио направился к променаду в заляпанном маслом и томатным соусом пиджаке. Поразмыслив, он решил, что лучше его снять и беспечно перекинуть через плечо.

У входа на виллу А да ситуация была совершенно иная. Длинные элегантные автомобили продолжали порциями выбрасывать актеров, футболистов, политиков, теледив под аплодисменты и восторженные крики зрителей, придавленных к ограждению, как цыплята к решетке гриля. Такого он не видел даже на Венецианском фестивале. вип-персоны махали рукой, женщины позировали в своих платьях от-кутюр. Одна девушка сумела перелезть через ограждение и бросилась к Фабио Сарторетти, юмористу из программы Bazar. Но телохранители пригвоздили девицу к земле и отшвырнули в толпу, которая тут же всосала ее в себя.

Чиба собрался с духом и двинулся к красной ковровой дорожке, опустив голову, в надежде, что его не узнают. Но, увидев, что фанаты радостно его приветствуют, он не удержался и помахал рукой.

В этот момент у дорожки затормозил БМВ с тонированными стеклами. На ковер спустилась пара загорелых ног, которым, казалось, не будет конца. Затем показалась остальная часть Симоны Сомаини. Мисс Италия-2003, с успехом дебютировавшая в качестве актрисы в “СМС с того света”, имела на себе усыпанную стразами тряпочку, которая оставляла открытой спину и большую часть зада, а спереди лишь едва прикрывала грудь, выставляя на всеобщее обозрение загорелый плоский живот. Рядом с ней он узнал известного театрального агента Элену Палеолог-Строцци, которая по сравнению с дивой казалась пигмеем с солитером во чреве. Чиба, хотя еще не пришел в себя после происшествия, при виде этой породистой кобылки решил, что в конечном счете день выдался не такой уж пустой. И главное, он подумал, что еще не переспал с ней и это упущение следовало исправить.

Фабрицио выпятил грудь, втянул живот и принял обворожительный вид “проклятого поэта”. В довершение картины он зажег сигарету и, задвинув ее в уголок рта, рассеянно прошел мимо дивы.

– Фабри! Фабри!

Чиба сосчитал до пяти, после чего обернулся и озадаченно поглядел на нее, словно перед ним ожившая картина Мондриана.

– Погоди… Ты?.. – И покачал головой. – Нет… Извини…

Актриса была не то чтобы задета, скорее, растеряна. За последние годы ее не узнали лишь раз – когда она навестила дядю Паскуале в клинике для слепых в Субиако. Она подумала, что, может быть, писатель страдает близорукостью.

– Фабрицио? Я Симона. Только не говори, что не помнишь меня.

– Может, в Реканати? – наобум брякнул Фабрицио. – Семинар по Леопарди?

– “Прямой разговор”, месяц назад! – Сомаини хотела поморщиться, но доза ботулина в тканях лица ей этого не позволила. – Грустная история маленького Ханса…

Чиба хлопнул себя по лбу.

– Чертов Альцгеймер… Как можно забыть Венеру Милосскую! У меня и календарь твой в ванной висит.

Сомаини издала звук, похожий на крик самца-кроншнепа:

– Только не говори, что у тебя мой календарь! Такой писатель – и календарь, только шоферам в кабину вешать.

Фабрицио безбожно врал:

– Обожаю февральское фото.

Она тряхнула волосами.

– Но что ты здесь делаешь? Не думала, что ты жалуешь такие мероприятия.

Чиба развел руками:

– Не знаю… Какая-то врожденная форма мазохизма? Невыносимая жажда общения?

– Фабрицио, а ты не чувствуешь, как будто… пахнет вкусным соусом, помидорами и моцареллой? – Последний раз Сомаини ела крокет в день конфирмации[15].