Да будет праздник

– Ровно год назад я написал очерк о коррупции власти в Албании для небольшого издательства в Апулии. И теперь албанская мафия хочет со мной расквитаться. – Сапорелли коснулся раны кончиками пальцев. – Но я готов к смерти. Я буду умолять их сохранить вам жизнь, потому что нечестно отыгрываться на вас. Вы тут ни при чем.

– Извини, но должен сказать, что ты ошибаешься. – Фабрицио ударил себя в грудь. – Это все моя вина. Нас похитила экстремистская группировка финских лесозаготовителей. Я рассказал миру, как они уничтожают девственные леса Северной Европы.

Сапорелли расхохотался:

– Да брось… Я слышал их, они говорят по-албански.

Фабрицио с сомнением поглядел на него:

– Ты еще скажи, что знаешь албанский.

– Нет, не знаю. Но очень похоже именно на албанский. В их речи слышны согласные, типичные для балканских языков. – Он продолжал ощупывать фингал под глазом. – Скажи мне правду, как я выгляжу, а? У меня совсем безобразный вид?

Фабрицио окинул его взглядом. Все было не так уж страшно, но он с тяжелым вздохом кивнул головой.

– Но со временем-то пройдет?

Чиба скрепя сердце огорчил коллегу:

– Не думаю. Удар-то нешуточный… Надеюсь, хотя бы глаз не поврежден.

Сапорелли бессильно откинулся на землю.

– Голова раскалывается. У тебя нет, случайно, саридона? Или “момента”?

Чиба хотел ответить “нет”, но вспомнил о волшебной таблетке, которую ему дал Бокки.

– Тебе, как всегда, везет. Держи таблетку. Сразу полегчает.

Писатель здоровым глазом уставился на таблетку.

– Что это?

– Не думай. Глотай.

Лауреат премии “Стрега” после секундного колебания проглотил пилюлю.

В этот момент из темноты подземного коридора донеслись размеренные глухие звуки. Они походили на биение сердца.

– Боже мой, они идут. Мы все умрем! – заорал Алигьеро Поллини, замминистра по культурному достоянию, и кинулся в объятия к Магу Даниэлю, знаменитому фокуснику с 26-го канала. Телеведущая запричитала, но никто не стал ее утешать. Звуки становились все громче, отдаваясь эхом в крипте.

Фабрицио, у которого со страху помутнело в глазах и заныли даже пломбы в зубах, сказал:

– Сапорелли, я… я… Я ценю тебя.

– А я тебя считаю своим литературным отцом. Образцом для подражания, – ответил молодой писатель в порыве искренности.

Они обнялись и повернули головы к выходу из галереи. Тьма была такой густой, что казалось, ее можно пощупать. Словно миллионы литров чернил с минуты на минуту должны были хлынуть в крипту.

Доносившиеся из мрака звуки напоминали ритуальное шествие, словно неведомые первобытные охотники били в гонги и барабаны, отбивая ритм ладонями.

Медленно, словно вырываясь из державшей их в плену тьмы, стали появляться фигуры.

Тут же все прекратили ныть и стонать и в молчании стали наблюдать за процессией.

Эти люди были непомерных габаритов. Белые как мел, с маленькими, вросшими в покатые плечи головами. Талию скрывали складки жира, руки казались окороками. Некоторые из них держали под мышкой бонги, другие в такт били себя ладонями по груди. Были среди них и женщины, ниже ростом, с плоской грудью и широкими, как у груши, боками, и дети, тоже толстые, испуганно сжимавшие материнские руки.

Наконец, оробело и смущенно, вошла в крипту вся процессия. Одеты они были в рваные спортивные костюмы, растянутые кофты, старые комбинезоны уборщиков. На ногах у них были сношенные кроссовки, кое-как заштопанные грубой ниткой и проволокой. На жирные бицепсах – собачьи ошейники. У некоторых в ушах были сломанные наушники, к которым они подвесили медальоны с именами и номерами телефонов, бутылочные крышки и прочую дребедень. Другие опоясали грудь велосипедными покрышками.

Кожа их была лишена пигмента, и казалось, свет раздражает их выпученные красные глазки. В бесцветные волосы были вплетены обрывки красно-белой пластиковой ленты, которую используют при ведении строительных работ.

Внезапно музыка прекратилась, и пришедшие в молчании застыли перед пленниками. Потом они расступились в стороны, кого-то пропуская.

Вперед вышло несколько стариков столь рахитичного вида, что казалось, будто они вышли из концлагеря. Они были белые как снег, но не альбиносы. Волосы у некоторых были темные.

Толстяки опустились на колени. Затем в центр помещения на белых пластмассовых стульях вынесли мужчину и женщину.

Голову старика украшало затейливое сооружение, отдаленно напоминающее уборы из перьев у американских индейцев – только сделанное не из перьев, а из одноразовых шариковых ручек, бутылочек от “кампари сода” и цветных пластмассовых совочков. Солнечные очки Vogue с большими стеклами закрывали почти все лицо. Грудь защищали латы из разноцветных летающих тарелок.

Голову женщины венчало синее ведерко, из-под которого спускались седые косы с вплетенными в них полосками от автомобильных камер и голубиными перьями. Она была закутана в засаленный пуховик “North Face”, из-под которого торчали две сухонькие ножки, все в варикозных узлах.

“Король с королевой”, – сказал себе Фабрицио.

67

“Эти двое – король с королевой”, – сказал себе Саверио, находившийся на другом конце большой крипты.