Да будет воля Твоя

Ричард Бочетти так нервничал, что стакан за стаканом пил лимонад, смачивая горло, которое тут же пересыхало снова. Он хотел, чтобы его благодарственная речь учителям и товарищам прозвучала четко и ясно, ведь это венец его юной жизни, мгновение, которое он запомнит навсегда, и он должен быть на высоте. Но пока одного за другим вызывали лауреатов по математике, истории и английскому, Ричарду приспичило в туалет. До того как назовут его имя, оставалось немного времени, и он поспешил облегчить свой мочевой пузырь, не заметив, что писсуар рядом занимает Йон Петерсен.

— Теперь на тебя все девчонки будут пялиться, ты это знаешь? — поинтересовался Йон.

— А, это ты? Давно не виделись! Почему ты больше не ходишь в школу?

— Предпочитаю работать. Теперь за то, что я каждый день торчу в четырех стенах, мне по крайней мере платят.

— То, что ты сейчас сказал… Ты правда так думаешь?

— Что девчонки будут смотреть только на тебя? Уверен. Если ты поведешь себя грамотно, летом сможешь всунуть многим. У тебя есть машина?

— Нет, я еще несовершеннолетний, да и денег у меня нет.

— А я вкалываю, чтобы купить себе тачку. Мне уже шестнадцать, возраст нормальный, вот я и экономлю каждый день. А в сущности, это не важно. Сейчас тебя вытащат на свет, и ты засияешь так, что они среди бела дня на тебя набросятся, лишь бы затащить в кусты.

Ричард был вне себя от услышанного. У него даже дыхание перехватило. Внезапно он почувствовал что-то горячее и мокрое у себя на ноге, и понял, что Йон мочится на него.

— Впрочем, меня раздражает, что ты так просто их притягиваешь, — все тем же ровным тоном признался юный Петерсен, стараясь как можно обильнее оросить Ричарда, вплоть до низа его отглаженной рубашки.

Тот был так поражен, что даже не мог пошевелиться. Йон застегнул ширинку и дружески похлопал мальчика по плечу.

— Извини, я уронил несколько капель на твои начищенные ботинки.

На улице в микрофон выкрикнули имя Ричарда Бочетти, и следом раздался гром аплодисментов.

— Думаю, это твой час славы, — произнес Йон, силой выталкивая мальчика из туалета.

Так как распашная дверь туалета находилась неподалеку от подмостков, толпе хватило десяти секунд, чтобы отыскать глазами юного лауреата и начать выкрикивать его имя, приглашая подняться на сцену. Но тут все заметили, что он мокрый, и идет враскорячку, словно наделал в штаны. Один за другим раздались унизительные возгласы. Голоса смолкли, наступила тишина, изумленное «О-о!» вылетело из округлившихся губ, пальцы сложились в глумливые жесты, и вскоре все хохотали, захлебывались смехом, потешаясь над вонючкой Ричардом, как его стали называть с этого дня.

Ричард Бочетти так и не оправился от такого удара. Все лето он провел взаперти, в родительском доме и отказался вернуться в школу на последний год обучения, поставив крест на университете. Сначала он работал в бухгалтерской фирме, а потом уехал из Карсон Миллса в Вичиту, где занялся мелкими подработками. Никто никогда не узнал, явился ли приступ ревности в школьном туалете причиной того, что жизнь Ричарда Бочетти приняла столь неожиданный оборот, который многие назвали бы «неудачным». Наши судьбы иногда зависят от сущего пустяка, и Ричард стал убедительным тому примером, но такие мелочи, равно как и многое другое, Йона Петерсена никогда не волновали.

Как Йон и сказал Ричарду, он упорно работал, чтобы купить свою первую машину. Половину своего заработка он отдавал Ингмару, что быстро успокоило гнев старого фермера: тот вспылил, когда узнал, что внук бросил школу. И в первую неделю июля Йон уже смог приобрести желтый выцветший кабриолет «Плимут Бельведер», со счетчиком, отсчитавшим немало лет, и сиденьями с потрескавшейся кожей, весь в ржавых пятнах. Впрочем, мотор урчал как новенький. Машина стала его спасением, его первой настоящей победой. Каждый раз, когда он забирался внутрь, чтобы насладиться запахом старой кожи, или поворачивал ключ зажигания, вслушиваясь в мерное гудение двигателя, он тотчас вспоминал о многих тысячах ударов битой, нанесенных им по висевшим на крюках тушам, и это воспоминание наполняло его гордостью. Его машина пропахла потом ненависти. Йон проводил в ней массу времени, и те, кто видел, как он спускается с холма на своем болиде, утверждали, что тем летом он проехал больше километров, чем все поставщики молока, вместе взятые.

Действительно, катался он много, прежде всего потому, что ему нравилось ощущение абсолютной американской свободы, а также чтобы держаться подальше от Карсон Миллса — зимой он понял, что больше не может спокойно жить дома и если он хочет продолжать свои ночные прогулки, чтобы подсматривать за жизнью людей, ему надо делать это там, где его никто не знает.