Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера

– Это же в любом случае вне рамок официального протокола. Значит, не имеет особого значения.

Я объяснил, что в таком случае большинство присутствующих могут принять ПМ за человека с мышлением обывателя.

– Боже упаси! – тихо воскликнул Хамфри. И чуть заметно усмехнулся.

– Может, имеет смысл попытаться его выручить? – предложил я. Сэр Хамфри молча кивнул головой.

По пути к уголку, где актерская братия мучила Хэкера своими бестактными вопросами, нам пришлось пройти мимо Энни, жены премьер-министра, которая, с уже почти пустым бокалом в руке, весело беседовала с низеньким, щеголевато одетым музыкантом. Его совсем недавно пригласили на должность главного дирижера одного из пяти лондонских симфонических оркестров.

– А знаете, проблема верности верхнего тона меня тоже интересует, – говорила она. – Моего мужа, например, можно смело считать мужем высокой верности.

– Это же прекрасно, – уверенно ответил ей дирижер, который славился совсем обратным.

– В своем роде, конечно, в своем… – она заговорщицки понизила голос.

– Высокой верности, но… низкого тона.

Дирижер, явно находивший ее весьма привлекательной, даже растерялся.

– Вы имеете в виду что-то вроде „Бэнг энд Олафсен“? [70]

Миссис Хэкер понимающе кивнула.

– Точно не знаю, но как Олафсен в любом случае».

(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)

С актерской братией у меня все происходило как нельзя лучше. Честно говоря, по части театра я не очень-то разбирался, но, уверен, они этого даже не заметили – слишком уж заняты собственной персоной!

Всех, конечно же, прежде всего интересовала сумма гранта, на выяснение размеров которой, собственно, и были направлены все их вопросы. Но поскольку лоббированием личных и, тем более, корпоративных интересов меня удивить трудно, если вообще возможно, я просто напомнил им о многочисленных и не менее жизненно важных претензиях на государственный кошелек.

Для групп давления вообще характерно выставлять все свои чисто эгоистические пожелания в таком категорическом виде, как будто, если им не заплатят, общество тут же рухнет! Школьные учителя, например, требуют повышения своей заработной платы исключительно в интересах повышения уровня образования. И даже когда они выходят на забастовку, то их лидеры утверждают, что делают это ради безопасности учеников, которых они вынуждены отправлять по домам. Шахтеры, если им можно верить, бастуют, чтобы старики могли покупать уголь дешевле. Медики – от врачей до санитаров и водителей скорой помощи, – закрывают больницы для того, чтобы услугами системы здравоохранения смогли воспользоваться те несчастные, кому не удается сделать это в промежутках между акциями протеста.

Так и эти милые клоуны, – которые постоянно нуждаются в аплодисментах и признании тысячных толп безвестных поклонников и поэтому все время что-то изображают из себя, одеваясь, раздеваясь, переодеваясь, чтобы понравиться публике – тоже предъявляют свои требования на фанты и субсидии под предлогом общественного интереса (как правило, ссылаясь на образование)!

Поэтому я как можно спокойнее объяснил им, что деньги куда больше нужны обществу не для неизвестно кого и чего вообще, а для реальных приоритетных проектов. Не говоря уж о больницах, банках крови, искусственных почках…

– Танках и ракетах, на которые вы предпочитаете тратить наши деньги, – вставила совсем молоденькая актриска.

– Атомных бомбах, – с понимающим видом добавила другая.

Совершенно верно. Но ведь вряд ли можно защитить страну от русских постановкой, скажем, «Генри V»! О чем я им доступным языком и сказал. Юмора они явно не поняли. Слава богу, совершенно случайно оказавшийся рядом Хамфри помог мне избавиться от этих приятных, но уж чересчур назойливых деятелей искусств.

– Это не светский раут, а чуть ли не нашествие варваров, – не без горечи пожаловался я.

Секретарь Кабинета заметил, что их всех очень беспокоит состояние нашего искусства. Тут он не прав, ну совершенно не прав. Состояние беспокоит не всех, а только этих – нация об этом даже не думает! Если бы думали, то тратили бы на искусство свои собственные деньги. С какой, интересно, стати правительству выделять государственные средства на удовольствия других?

– Это не принято считать удовольствиями! – возразил Хамфри (глубоко в душе он наверняка самый настоящий кальвинист[71]). – Все дело в том, что на всех нас лежит святая обязанность обеспечивать преемственность нашего наследия. Особенно картинам, которые вряд ли кто захочет видеть, музыке, которую вряд ли кто захочет слушать, театральным постановкам, на которые вряд ли кто захочет ходить. Но мы не имеем права дать им умереть только потому, что они мало кого интересуют.

– Интересно, почему? – с любопытством спросил я.

– Потому что это как наша англиканская церковь, господин премьер-министр. Люди в нее не очень-то ходят, но им намного спокойнее от осознания того, что она есть. То же самое и с искусством. Пока оно существует, можно намного уверенней ощущать себя частью цивилизованного мира.