Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена политбюро ЦК КПСС

Выступление Ю. Смрковского. Речь его сводилась к следующему: «До января 1968 года напряжение в партии и стране было огромное, обстановка сложная. Все это могло привести к кризису, который, возможно, надо было бы решать силой. Эти наши сегодняшние переговоры — второй критический момент в нашей партии после января 1968 года. Мандат для настоящих переговоров мы получили от своего народа — за исключением 10–12 % сил противников социализма. Мы хотим «упрощенный способ социализма, чтобы социалистический строй имел свое лицо». Одновременно мы не можем, не смеем допустить раскола с КПСС — это наш основной момент. То, что огромная волна в международном масштабе поднялась в нашу поддержку, это не может принести нам свободу. Свобода раз и навсегда нам принесена Советским Союзом, да мы и не можем существовать без вас. КПЧ считает: чтобы выработать правильную линию, найти свое место и определиться, нам надо провести широкую дискуссию с обязательным привлечением румын и югославов. Мы вам объясняем, что после январского Пленума ЦК КПЧ мы вынуждены были снять с работы секретарей обкомов, которые не были согласны с новой политикой. Отрицательных явлений в нашей жизни и деятельности становится все меньше, журналисты теперь хорошо ориентируются.

О статье Павелка. По своему содержанию она неправильна, исторически звучит фальшиво. Этот человек может организовать провокацию, но не он решает дело. То же можно сказать и о Свитаке. Он в клубе «К-231», но не он основной функционер, и он не решает дело.

О выступлении студентов. Они симпатизируют нам и поддерживают КПЧ, и мы все вопросы хотим с ними урегулировать политическим способом, без применения административных мер.

Какая ситуация сейчас в стране? КПЧ пользуется авторитетом как никогда. Происходит консолидация наших сил. Мы надеемся на XIV съезд КПЧ, от которого мы многого ждем, и мы в своей политической деятельности оттолкнемся от него. Вы верьте нам. У нас имеются недостатки, но просим доверять нам, мы республику никуда не отдадим. Если появится какая-либо у нас опасность, мы ее сами ликвидируем, но чтобы только между нами отношения оставались честные и правдивые. Вот вы не захотели приехать к нам в другой город. А что было бы, если бы приехали? Вас бы приветствовали так же, как здесь, в пограничной зоне. Наш народ за дружбу с Советским Союзом».

На этом первый день совещания закончился. Он для нас ничего отрадного не принес. Обстановка накалялась, напряжение росло.

Поздно ночью, около 24.00, мы поездом возвратились на свою территорию. Вся делегация в вагоне Брежнева собралась для совета. Что же делать дальше? Как направить совещание по желаемому для нас руслу, чтобы оно принесло положительные результаты? Из выступлений Дубчека, Черника, Смрковского видно, что вопрос обостряется. Чехи явно идут на конфронтацию и считают себя уже чуть ли не «победителями». Среди нашей делегации было единство — повернуть ход совещания по нашему желанию. Л. И. Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихорадка. Он жалуется на сильную головную боль и рези в животе. На нашем совещании пришли к решению, что завтра, 30 июля, с утра, до пленарного заседания, нужно собрать совещание «четверок»: с нашей стороны — Брежнев, Подгорный, Косыгин, Суслов; со стороны чехов — Дубчек, Черник, Свобода, Смрковский. На заседании этих «четверок» выработать совместные действия, добиться какого-то взаимного понимания, выработать общую платформу. Хотя по ходу дела каждый из нас понимал и видел, что сделать в этом отношении почти ничего не возможно. Но у нас другого выхода не было. Обсуждались и другие предложения — прервать переговоры, уехать в Москву, проконсультироваться с пятью соцстранами, подписавшими варшавское письмо, а затем «действовать». Но как действовать и на кого опереться в Чехословакии в наших «действиях»? Вопрос оставался довольно неопределенным и туманным.

После совещания разошлись в свои вагоны почти в четвертом часу ночи. Спалось плохо, тревожно, мучила неопределенность завтрашнего дня.