Да победит разум!

По сути, это тот же вопрос, с которым сталкивались другие общества и культуры, а именно: способны ли мы приложить понимание законов истории к политическим действиям[1].

Здесь возникает дополнительный вопрос: что именно, какая причина делает общество жизнеспособным, позволяя ему реагировать на изменения? На этот вопрос нет простого ответа, но ясно, что общество должно прежде всего отличать свои первичные ценности от вторичных ценностей и учреждений. Это трудно, потому что вторичные системы порождают свои собственные ценности и учреждения, которые так же важны, как человеческие и социальные потребности, которые дали им жизнь. По мере того как народная жизнь переплетается с учреждениями, организациями, стилем жизни, формами производства и потребления и т. п., люди проникаются желанием жертвовать собой и другими во имя произведений своих рук, превращать свои творения в идолов и поклоняться этим идолам. Более того, учреждения, как правило, противятся изменениям, а значит, люди, полностью преданные учреждениям, несвободны в выборе упреждающих изменений. Следовательно, проблема такого общества, как наше, заключается в том, смогут ли люди заново открыть основополагающие человеческие и общественные ценности нашей цивилизации и отказаться от верности, не говоря уже о поклонении, тем институциональным или идеологическим ценностям, которые становятся тормозом развития.

Есть, однако, большая разница между прошлым и будущим, которая делает этот вопрос жизненно важным и неотложным. Насильственное, далекое от упреждения решение, в нашем случае не приведет к плохому миру, как это случилось для Германии в 1918 и 1945 годах; оно не приведет к пленению части нашего народа, или части русского народа, как это случалось с народами, разбитыми Римской империей; оно приведет, скорее всего, к физическому уничтожению большинства ныне живущих американцев и русских и к варварской дегуманизации и диктатуре для всех выживших. На этот раз выбор между иррациональным насилием и рациональным упреждением повлияет на род человеческий и на его культурное, если не на физическое, выживание.

Пока шансы на то, что выбор будет сделан в пользу рационального упреждения, являются весьма призрачными. Дело не в том, что отсутствует возможность такого исхода в реальной ситуации, а в том, что с обеих сторон воздвигнут мысленный барьер, составленный из ритуальных идеологических клише и доброй толики безумия, которые мешают народам – их вождям и ведомым – здраво и реалистично посмотреть на факты, отделить факты от фикции, и выявить решения, альтернативные насильственным. Такая рациональная упреждающая политика требует критического анализа наших допущений относительно природы коммунизма, будущего слаборазвитых стран и ценности устрашения в предотвращении войны. Помимо этого, такая политика требует серьезного исследования наших собственных предубеждений и тех безусловно нездоровых форм мышления, которые управляют нашим поведением.

2. Исторические истоки современного кризиса и перспективы на будущее

После длившегося почти тысячу лет – от начала феодализации Римской империи до позднего Средневековья – процесса, в ходе которого европейский континент был пропитан христианством, вобравшим в себя идеи и элементы мышления, заимствованные у греков, евреев и арабов, Европа породила новую культуру. Западный человек открыл в природе объект интеллектуальных спекуляций и эстетической радости; он создал новую науку, которая в течение нескольких столетий стала фундаментом техники, каковой было суждено преобразовать природу и повседневную жизнь невиданными ранее способами; он открыл себя как самостоятельного индивида, наделенного почти неограниченной силой и энергией.

Этот новый период породил также и новую надежду на улучшение и даже усовершенствование человека. Надежда на совершенствование человека, на его способность построить «доброе общество» – одна из самых характерных и уникальных черт западного мышления. Эту же надежду питали пророки Ветхого Завета и греческие философы. Она никогда полностью не утрачивалась, хотя была затемнена внеисторическими идеями спасения и утверждения греховности в христианском мышлении; эта надежда нашла свое новое выражение в утопиях XVI–XVII веков, в философских и политических идеях XVIII–XIX веков.