Да поможет человек

— А что? Разве я ничего не умею? Я все умею.

И ударила каблуками об пол, протанцевала вокруг стола, широко раскинув руки. На окно со двора вспрыгнул котенок и сразу же испуганно убежал назад.

— Я и песню знаю! — задорно крикнула Ксения, хотела запеть, но вдруг охнула: «Ой, что это я? Разве можно?» — и села на диван, спрятав в ладонях раскрасневшееся лицо.

— Здорово получается? — сказал Иван Филиппович. — Подойдет она нам?

— Подойдет, — ответила Зина. Она с удивлением и даже как будто с испугом смотрела на Ксению. А Ксения, раскаиваясь в своем озорстве, поднялась, торопливо пошла к двери.

— Пойду. Я ведь просто так, на минутку зашла.

— И хорошо сделала, — сказал Иван Филиппович. — Наедине с богом хорошо, но и с людьми неплохо.

А Ксения, уже сердясь и на себя и на Ивана Филипповича, махнула рукой.

— Я ведь понимаю, к чему такие речи…

Иван Филиппович прислонился спиной к двери, загородив ей выход.

— Погоди, — сказал он. — Какие такие речи?

— Сами знаете…

Нет, сейчас она совсем не робела перед ним и чувствовала, что сегодня без страха может сама начать тот разговор, которого всегда страшилась. И, вскинув голову, с вызовом смотря ему в лицо, сказала:

— Отчего вы все только о боге со мной заговариваете? Мне агитация ваша не нужна. Слова — вода: стекет с рук — и помину не останется.

Иван Филиппович вытащил из кармана пачку сигарет, щелкнул по ее дну и, ухватив зубами выпрыгнувшую оттуда сигарету, закурил.

— Вода-то вода, — щурясь от дыма, проговорил он и прошел к столу, снова сел верхом на стул, — но и вода камень точит.

У него был такой уверенный, решительный вид, а в голосе звучало столько задора и убежденности, что Ксения вдруг пожалела, что начала этот разговор. И, стараясь скрыть смятение, она напряженно усмехнулась:

— Ответила бы словечко, да волк недалечко…

Иван Филиппович засмеялся, разогнал рукой дым.

— Знать, ты не только бога боишься?

— А чего мне бога бояться? Я перед ним не виноватая, — сказала Ксения, а самой страшно стало: так ли уж она чиста перед богом?

— Ох, несознательная же ты, Ксенька! — назидательно проговорила Зина.

— Ясное дело, ты за десятилетку сдала — ты сознательная? А я несознательная — в бога верю! — воскликнула Ксения, а сама подумала: «Уйти надо, зачем все это?» И рассердилась: — Будто вы, Иван Филиппович, шибко сознательный? Вон табак курите. Зачем курите? Себя травите и дыму напустили — дышать в избе нечем. А наши мужчины, верующие, не курят, водку не пьют, не ругаются: бог не велит.

Иван Филиппович повертел в пальцах сигарету, с наслаждением затянулся — так, что она почти вся сгорела, обожгла ему губы, — и грустно усмехнулся:

— Да, курить вредно, нехорошо. — Он затушил сигарету о спичечную коробку, бросил за окно. — Спасибо, надоумила. С сегодняшнего дня не прикоснусь.

Вытащил из кармана пачку, заглянул в нее и, скомкав, тоже выбросил.

— Не бросите ведь, — сказала Ксения, — лучше не зарекайтесь.

— Почему же? Раз решил — брошу. Главное, повод был нужен, а повод нашелся. Только, Ксения, вера тут, право, ни при чем… Врачи не проповедники, но тоже запрещают.

— Пустой разговор, — хмурясь, сказала Ксения. — Одного я никак не пойму: какая вам всем, Иван Филиппович, забота, что я в бога верую? Никому от того нет беды. Сказки — наша вера? Ну и считайте, раз так утвердились.

Иван Филиппович встал, прошелся по комнате, потирая тыльной стороной ладони небритый подбородок. Затем откинул занавеску, сел на подоконник. Ночная бабочка стремительно упала на его голову, запуталась в волосах. Он освободил ее, выпустил во двор, но она опять влетела в комнату, забилась об электрическую лампочку.

— Вот ты вроде нее, — усмехнулся Иван Филиппович, — она теперь раба этого света: брось на волю, опять влетит. А как вы себя называете? Рабами божьими? Отсюда-то и начинается вся беда… Вы ведь добровольно отдались в рабство богу. В себя углубились, одиночества ищете. Все самое лучшее в себе душите. Радости жизни — для вас козни сатаны. Страдания, горе — ваша радость. Даже труд, по-вашему, проклятие, которое бог послал за грех первого человека… Вот она, беда-то, в чем. Жить надо, понимаешь, самой радоваться да людей радостью обдаривать, а не смерти ждать. — Он помолчал, сказал жестко: — И вот еще что. Мы ведь не в воздухе висим, мы — Зина вон, ты, я — граждане своей страны все. Не жалуюсь: работаешь ты старательно, спасибо. И все же — плохая ты гражданка. Вся в старом! Нам ведь не только руки твои нужны — сердце нужно. Знаю, сейчас, может, не поймешь. Но в конце концов обязательно поумнеешь. Стыдно за многое станет.

— Нет, не бывать этому! — едва сдерживая слезы, воскликнула Ксения.

Иван Филиппович спрыгнул с подоконника, засмеялся:

— Ты мне что сказала, когда я сигарету бросил? «Не зарекайтесь»? Вот я тебе эти слова и передаю назад…