Да, Смерть!..

Другое дело, труд самостийного репортёра. Труд, бессмысленный как с точки зрения «реальной» необходимости, так и с любых других точек чужого зрения; зрения людей, которые никогда не будут мной, а многие из них, чуждых, даже никогда не захотят и попробовать. Вот и вся разница. Я ошибался в нас, Господи. Главная ошибка моя состояла в том, что я позволил себе некоторое время писать так, как обыкновенно у нас пишут писатели: придумал — продумал — воплотил. Вот эта схема, которая работает у кого угодно, только не у меня. Всегда ранее, вплоть до романа «Я», писал я в соавторстве с Тобой, никогда не зная и не подозревая дажее (не опечатка! (прим. гур.)), чем закончится предложение, ну, хотя бы вот следующее. И били гадов мы с тобой, Господи, не спрашивая разрешенья у них.

Потом решил играть в нормального Человека: семья там; жена любимая, ласковая; квартира своя, а не мамина и не жены, а в равных с нею долях; да планирование с поглавным планом во голове. Стоит ли теперь удивляться, что нет более ни семьи, ни работы, и чуть меньше недели назад такой пизды получил, что думал уж, сдохну. Никогда, мол, блядь, глазки мои не увидят уж боле весеннего солнышка.

А всё почему? Зачем пишу, не имея сказать, ибо всё растерял, когда били случайные, как и большинство населения, люди по голове ногами, обутыми в ботинки неизменно лучшего качества, чем мои? Пишу затем, что не сдаюсь. Не знаю, гневаю ль я тебя, как мне это свойственно, или радую, что свойственно мне же в не меньшей мере, но… Опять хуярим с Тобой, не зная ничего ни о чём, как и Ты в оное время, когда наш мир от не хуя и как не хуй же делать создал. Я люблю Тебя…

В одном можешь быть уверен, когда наконец убьют меня или сам от усталости сдохну слишком человеческой смертью, никакая Ира-Лисева, никакая A, никакая (даже) Луна Любимая не то чтоб не пронесётся в сознании, но последним будет моё очередное, такую оскомину ещё набьющую, так затрахавшее тебя, Господи, признание моё в любви вечной к тебе. Никого у меня больше нет, кроме тебя. Я у некоторых есть, а у меня нет никого, кроме тебя. Потому что я мужчина, Господи. Прав ты в этом. Я твой сын, как и многие другие, кто это поймёт, но таких ныне мало. У меня есть ты, а у моей женщины — я. Она церковь, но Ты — Господь.

Я тут подумал, что кому-нибудь после этих строк невыразимо может стать скучно, ну так мне-то что с того, мил-человек? Сегодня скучно, а завтра этот файл откроется самопроизвольно (с твоей точки зрения, самопроизвольно, разумеется), и не в том даже дело, что я испытаю чувство глубокого удовлетворения от подтверждения своей правоты, а в том, что это будет значит, что Господь победил и в тебе. На самом-то деле, он победил уже тогда, когда ты родился. Твоё рождение и было его самодоказательством и триумфом, но вот беда: Господь это знает и понимает, а ты пока чего-то вот нет. Да и ладно. С дикарями возможно некоторое время и в этику с эстетикою играть, ежоль позволяет процессор…

Примите майонез у Шарикова, одним словом.

2

Среди прочего, человек, если, конечно, сидеть на позиции (не стоять, конечно, — в ногах ведь нет правды, — так ведь у вас принято?), что всё неслучайно, мол, так вот, среди прочего, человек получает время от времени ногами по голове и для того, чтобы Бог мог проверить, насколько он прочно сидит в седле — сие не ново. Одним словом, меня хотели выбить из моей системы координат, на которую я подсел окончательно после нынешнего Крещения 2003-го года. Садиться я начал, если не считать, что я от рождения там сидел, ещё летом 2002-го, когда мы с A переехали в свою квартиру. (Просчиталась бабушка, рано умерла, вероятно. Слишком хотела думать, что у старшего сына и старшего внука (был и другой, постарше, но… утонул в 1979-м году) всё наконец стало хорошо, и девочки этих её мальчиков, как ей показалось, устраивают её в плане долгого надлежамого (не опечатка!) благоденствия ею любимых мальчишек. Потому и умерла, после чего и стал возможен всеми ожидамый (не опечатка!) размен-разъезд. Такое говно. Но зато да, именно такое вот.)

А окончательно, после Крещения, да. У меня, кстати, еще пизданули рюкзак, где лежало моё наипоследнейшее, ненаписанное ещё толком, творение под названием «ENTER». О, да, ввёл на славу! Ввёл на халву хвалёную!

Там всё иначе было. Не как теперь — теперь «новопраздничный» клон. Клоун тоже, само собой.