Анна вздрогнула, чуть не упала, но удержалась, сильнее вцепившись в ветки. Осторожно развернулась, балансируя добежала до берега и только потом глянула в сторону прибрежных кустов, откуда доносился голос. А голос был красивый -низкий, бархатный, правда с мальчишеским нотками – нет-нет, да сорвется.
Парень, который стоял чуть поодаль, у зарослей пушистых верб, уже выпустивших серенькие барашки, был не то что красив – приметен, как сказал бы отец. Крепкий, как дубок, не очень высокий, но рослый, широкоплечий и статный. Аккуратные усики над узкими губами скрадывали немного надменный их рисунок, серые глаза с девчачьими ресницами смеялись, лихой волнистый чуб был старательно зачесан назад, но не слушался, и пара русых прядей выбивались и падали на высокий, смуглый лоб. Анна невольно улыбнулась и остановилась, ожидая.
– Я сначала думал – русалка. Даже испугался, мурашки побежали, еще на дно утянете. А потом гляжу – нет, ножки босые. А калошки под кустом.
Анна покраснела, рассердилась, сунула ноги, стесняясь толстых материных чулок, в галоши и хотела пройти мимо, но парень поймал ее за рукав.
–Не сердитесь, девушка, милая. Я заплутал, дом вот Пелагеи и Ивана ищу. Нестеровых. Знаете таких.
И тут Анна вспомнила, почему ей показалось таким знакомым лицо парня. Конечно, это же Алексей. Алешка, как называет его директор, Василь Петрович, сынка своего. Он еще лучше, чем на фотографии той – прям красавец. Городской.
– Покажу, конечно. Пойдемте.
– Слушайте! Девушка! Вы же Нюра. Мне отец писал – дочка хозяйская, картинка. А он говорил, что вы школьница. А вы вон какая. Девица.
– Я школу в этом году заканчиваю. И меня Анна зовут, Анна Нестерова. И я вам не девица. Я комсомолка.
– Извините, Анна. Я пошутил. А у вас все комсомолки такие красивые? Или только вы?
Анна даже не заметила, как они подошли к калитке. Алексей запыхался, устал, несмотря на мышцы, переливающиеся под не толстой тканью пиджака, пока тащил огромный чемодан, размером с сундук, и явно промерз на ледяном весеннем ветру. С облегчением поставив чемодан, он растер красные большие ладони, поправил чуб и вежливо поклонился Пелагее, выглянувшей из сеней.
– Ох. Гостечок дорогой. Заходь, заходь, давно ожидаючи. Прям к пирогам подоспел, с грибами они у меня сёдня. Папка твой в район уехал, так я тебе отдельную комнату дам, пустует у нас. Уж и постелила.
Пелагея побежала вперед, показывая дорогу, Алексей потащил свой чемодан, но мать вдруг остановилась, обернулась и крикнула Анне
– Ты, дочушка, к Матрене сгоняй, она самогону обещала, а то у нас чот кончился, не нагнала. Я ей верну, скажи. Да бегом.
Анна , накрутив теплую шаль поплотнее, к обеду захолодало, не хуже чем зимой, и, сунув застывшие ноги в валенки, побежала к соседке, что жила за цыганским двором вверх по улице. У угла цыганского дома, закутанная в старое пальто женщина долбила ломом лед у калитки. Сутулая, как у старухи спина, вжавшаяся в плечи голова в темном платке, и только по яркой парчовой юбке можно было понять – Шанита. Она распрямилась, устало оперлась о бревно ворот и приткнула лом к стене дома.
– Загордилась, гляжу. Не здоровкаешься? Обиделась на что?
Анна резко притормозила, ей очень захотелось подойти к цыганке, сказать что-нибудь ласковое, спросить. Она несмело подошла и остановилась, опустив глаза.
– Ты, девка, с тем парнем, что к вам приехал, глаз да глаз. Ушлый, как я вижу. Да и на лбу у него знак беды, смотри…. Зайди, что ль… карты брошу.
– Зайду, тетя Шанита. Только не сёдня, мамка к соседке послала.
– Давай, давай. Не тяни.
Она снова взяла лом, потом, как будто решившись, сказала, как выплюнула
– Про Баро забудь. Не твое. Отчаянный он, да и другая ему нужна, таборная. Он в неволе жить не будет, сокол, а ты курица, на свободе не смогёшь. Не дури, по себе ищи. А лучше в город езжай. Чует моя душа недоброе.
Когда Анна прибежала домой, отдала матери холщовую сумку с мутноватой четвертью и скинув шаль, вбежала в комнату, стол уж был накрыт. Отец, причмокнув при виде бутыли, потянулся было за стаканами, но Алексей останавливающе покачал головой.
– Неее, дядь Иван, я не выпиваю.
– Дык чутка, что там, под пирожок.
– Не… Совсем, не могу. Организм не берет, уж не обижайтесь.
Отец разочаровано хмыкнул, Пелагея разулыбалась и подвалила разрумянившемуся Алексею на тарелку ещё пару пирожков, прямо из печки, с пылу с жару.
Анна присела сбоку на лавку, куснула пирожок и подвинула миску с простоквашей. В глазах Алексея, который не отводил от нее глаз было что-то такое, от чего у нее сладко заболело где-то внизу живота.
Глава 14. Болезнь матери
-Дочушка, бежи домой, ластонька. Мамке что-то плохо, прямо беда. А я к фельшару. Скорише, девонька.